Слюна кипела в уголках его рта.
И снова судьи обменялись взглядом. Они заметили ликование, с каким Рихтер подбирал самые оскорбительные слова. Подняв глаза к небу, ангел-хранитель, казалось, говорил: «Он всегда был такой. Я не виноват».
– Ты только забываешь одно, – сказал Рихтеру Аватур Музания. – Бог тебя любит.
Рихтер хихикнул:
– Плевать я хотел на его любовь.
* * *Прошли тысячелетия – не знаю сколько. Мир подходил к своему концу. Ангел-хранитель регулярно спускался в ад и жалобно спрашивал Рихтера, все так же ли тот отказывается покориться Любви.
– Да, – отвечал Рихтер, – и закрой дверь с той стороны.
Надо сказать, что ад теперь вовсе не походит на то, каким его себе обычно представляют. Дантовы грешники, без конца сдирающие с самих себя кожу, которая без конца нарастает вновь, или пожирающие друг у друга мозги, встречаются редко. Как, впрочем, и котлы с кипящей смолой. Самая ужасная пытка – постоянное отсутствие Бога (от нее страдают и живые, хотя для них она еще весьма относительна), однако похоже было, что и это не имеет на Рихтера ни малейшего воздействия. Так что даже дьявол, признав в нем коллегу человеческого рода, делал ему всяческие поблажки и оказывал знаки внимания. В результате точно так же как бренное тело Рихтера не было предано земле его последователями, а наоборот, забальзамировано, сохранено, и эта падаль была выставлена для всеобщего поклонения в гробу из пуленепробиваемого стекла, поставленного в самом центре порфирового мавзолея, – его бессмертная душа была заключена во дворце Неискупленного Зла, как в вечном слепке с его земной мастабы.[50]
Итак, приближался конец света.
Ангелы суетились, спеша отделить зерна от плевел, сложить первые в амбары Бытия, а вторые выбросить в небытие. Души, которым был назначен очистительный огонь, выходили из него и одна за другой, как мыльные пузыри, возносились на небо, чтобы с упоением лицезреть там Божий Лик неизреченной доброты. Вскоре внизу осталось лишь несколько преступников, более, чем другие, закосневших в грехе, но и они, признав свои ошибки, были прощены и с благодарностью вернулись на свою небесную родину. Старая земля была заменена новой, старое небо – новым, горний Иерусалим с яхонтовыми стенами и золотыми чертогами, самоцветными опорами и двенадцатью жемчужными вратами спустился с небес, нарядный, как невеста пред женихом. Короче говоря, настало время закрыть навсегда этот эон, опечатав ад, но опечатать его было нельзя, пока там оставался один-единственный человек – Рихтер. Попросили ангела-хранителя любой ценой уломать его. От него не будут ждать раскаяния, просто пусть выкатывается и безвозмездно идет пастись на лугах Божественного света.
Рихтер, в костюме и жестком воротничке, лежал на красном атласном матрасе во дворце Неискупленного Зла, положив одну руку на грудь, а другую вытянув вдоль бедра.
– А, это ты, придурок, – проговорил он из глубины своего прозрачного гроба. – Давненько я не имел удовольствия тебя видеть! Ну что, дурья башка, притащился вкручивать мне очередную чушь?
– Я прибыл сообщить тебе, – дипломатично отвечал ангел-хранитель, – что время все сглаживает, даже преступление Ореста,[51] даже твои грехи. И не во власти человека – существа конечного – грешить без конца; так что и твоему наказанию должен быть предел. Считай, что ты прощен, и присоедини свою радость к радости всей просвещенной твари. Нет больше зла на земле, лев и ягненок лежат рядом, и все сияет светом Господним.
– Ну что ж, тем хуже, – ответил Рихтер. – Народные гулянья никогда меня не привлекали. На что мне твои ярмарочные фонари? Меня прекрасно устраивает здешний полумрак. А что до Божьего прощения, я о нем не просил и считаю, что со стороны твоего Бога нахальство – прощать меня против моего желания.
– Ты не понял, – откликнулся ангел. – Там, наверху, все ликуют от счастья, и люди, и мы, ангелы. Мы все любим друг друга и поем все вместе славу Господню. Люди снова стали такими, какими были до грехопадения. Если бы ты вышел отсюда, ты не узнал бы сам себя: ты стал бы добрым и безмятежным, да-да, ты, Рихтер! Ты бы только посмотрел, как отплясывает старик Адам, когда Исрафил начинает трубить в свою трубу. Тебе больше нечего здесь делать, пойдем.
– Нет есть чего. Говорить Богу «нет».