Симеон был уверен, что он обязан во что бы то ни стало сохранить в тексте слова «Дева родит». И он хладнокровно отвечал:
– Именно поэтому, Исах, мы неправильно перевели alma как numphe, что и у Эсхила, и у Платона означает «та, что носит покрывало», то есть «новобрачная».
– Так что же, это ты позволил себе изменить текст, созданный нами обоими?
– Нет, конечно. Но подумай сам, ведь, если ты отказываешься перевести «незамужнюю женщину» как «деву», ты тем самым даешь повод плохо подумать о чистоте еврейских девушек.
– Речь не об этом. Переводчик знает лишь свой текст, а текст не содержит никаких уточнений относительно девственности этой молодой женщины. Там говорится только о ее семейном положении. И не надо доискиваться дальше.
– Доискиваться надо ближе. В наше время всеобщего упадка слово alma, может быть, и оставляет место для сомнения. Но во времена Исайи выражения «незамужняя» и «дева» были синонимами. Наши предки в чистоте своей души не любили излишней ясности в некоторых вопросах, ты знаешь это не хуже меня. Говоря о «незамужней» (то есть alma), они, конечно же, имели в виду «деву» и уж никак не «новобрачную», что обозначается словом numphe. В конечном счете, Исах, в чем заключается акт бракосочетания, как не в лишении невинности? Будем говорить серьезно.
Симеон начинал против обыкновения горячиться. Александр, не понимая, глядел на двух старых иудеев, метавших друг в друга довод за доводом. Исаха понесло.
– Видит Бог, – сказал он, подняв руку, – я придерживаюсь текста и признаю, что в такой степени греческий язык не способен передать смысл еврейского текста, ибо в греческом нет слова, означающего «молодая-незамужняя-женщина-без-иных-уточнений». Так что же нам делать?
Симеон взял себя в руки.
– Тут встает другой вопрос: каким образом слово parthenos, которое я нахожу точным и относительно которого ты еще колеблешься, оказалось написанным на дощечке, если ни я, ни ты его туда не записывали? Я думаю, ты напрасно обвиняешь Александра, который не знает еврейского языка и не имеет собственного мнения относительно текста Исайи. Чудится мне, что мы соприкоснулись с тем, что называется тайной перевода.
– Нет никакой тайны перевода, – упрямился Исах, усаживаясь на табурет слоновой кости. – Переводить – это передавать на другом языке то, что автор высказал на первом.
– Я не вполне согласен с тобою, Исах. Это – говорить на другом языке то, что автор хотел сказать на первом. Дословный перевод переводом не является, коль скоро он непонятен, ибо оригинал несет в себе лишь одну функцию – быть понятым. Скажи, Исах, ты, как и я, думаешь, что сын, о котором говорит Исайя, – это Мессия, Спаситель Израиля?
На этих словах голос Симеона чуть дрогнул. Исах тоже принял строгий вид и перестал теребить свое платье. Не было во всем Израиле ничего более важного, чем ожидание Мессии. Можно было подумать, что этот народ был создан единственно для того, чтобы из поколения в поколение ожидать Помазанника Божьего.
– Да. Пророк может говорить здесь только о Мессии, потому что он называет его «С нами Бог».
– И ты согласен, что рождение Мессии не может быть обыкновенным рождением, что ему, по крайней мере, должно предшествовать какое-то знамение?
– Именно так. И потому Исайя говорит о знамении, данном царю Ахазу.
– Ладно. Так если бы молодая женщина, не девственница, родила бы, какое было бы в том знамение? Такое происходит каждый день. Ахаз отказывается просить знамение, но Бог ему все-таки дает его. Какое? Беременную женщину? Ну, уж нет! Не кажется ли тебе, что, оставив в переводе numphe – «новобрачная», мы лишим его этого знамения, дарованного Господом? Осмелимся ли мы на такое святотатство? На такое извращение смысла? Ведь для нас, переводчиков, это почти одно и то же.