– Готово, – ответил Какхочешь и, протянув руку, показал хозяину туфли, которые он держал за задники.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это были вовсе не восточные туфли: не было у них ни загнутого носка, ни язычка, ни ушек. То были – какая такая чудовищная рассеянность заставила Какхочешь совершить столь ужасную ошибку? – простые домашние туфли, в которые, не глядя, суют ногу, разувшись дома после рабочего дня, или в которых – да сохранит нас аллах от дурного глаза! – хоронят покойников. Короче, тапочки. Правда, тапочки не совсем обыкновенные, нет: передняя часть их была, как звездами, усыпана жемчугом, а крупные куски бирюзы складывались в милые сердцу каждого мусульманина полумесяцы, но, какими бы роскошными и красивыми они ни были, все равно они оставались всего лишь тапками.
Махмуд схватился за голову обеими руками. Ему хотелось броситься на Какхочешь, но он не посмел этого сделать.
– Что ты наделал, Какхочешь?!
Тот же все продолжал раскачивать в руке тапки, сверкающие красными и желтыми ромбами, – как солнце, нарезанное ломтиками, как дольки лимона вперемежку с апельсиновыми дольками.
– Ты погубил нас, Какхочешь, – сказал Махмуд. – Зачем я не умер тогда в джебеле, когда все еще было хорошо?
А поскольку в минуты трезвости он верил в аллаха, добавил:
– Да будет все по воле Господа.
Оставалось только ждать, когда Си Бубекер придет за туфлями, чтобы утереть ими нос своим гостям на Елисейских полях.
Из кухни вышла Франческа. Она посмотрела на тапки и снова скрылась в своем углу. Она не понимала, зачем Какхочешь сделал это. Что теперь будет? Ей бы убежать, но ислам сделал свое дело – она теперь другая, она будет ждать. Здесь, на окраине, где не успевали считать трупы, всякое возможно. Движимая западным, а может, просто женским оптимизмом, она поставила на огонь суп, и по комнате распространился запах лука. Но есть они пока не стали – из уважения перед роком.
Трех суток еще не прошло, оставался час или два, когда на лестнице раздался грохот, дверь отворилась, и все тот же коротышка, выбритый с нарочитой небрежностью, возник в проеме. На верхней губе у него блестели капельки пота. «Салам алейкум», – проговорил он, и Махмуд машинально ответил: «Алейкум ассалам», удивившись этому мусульманскому приветствию, произнесенному по-арабски, в то время как было известно, что Си Бубекер и его братва давно уже изъяснялись на жаргоне неверных.
– Туфли не готовы?… – произнес коротышка. Все молчали.
– Надеюсь, – продолжил он угрожающе. – Потому что сегодня Си Бубекера подстрелили. Ребята из банды Казановы. И вот когда он отдавал Богу душу, он сказал: «Не хочу восточные туфли. Хочу, чтобы подлый предатель сделал из той кожи тапочки, и пусть меня в них похоронят. Да чтоб такие, каких ни у кого нет! Не то сделаете мне тапочки из его шкуры». Вот что сказал Си Бубекер.
На улице смеркалось, а в подвале, где от страха никто не зажигал электричества, было совсем темно. Но вдруг в самом темном углу стало светлеть. Как и в прошлый раз, свет исходил от улыбки Какхочешь. Он залил постепенно лавчонку, разложенные на столе инструменты с блестящими лезвиями, убогую корзину с принесенной в починку старой обувью и усыпанные звездами тапочки, покачивающиеся в руке Какхочешь, который все улыбался, улыбался до того, что уже светилось не только его лицо, но и рука тоже.
Коротышка в три прыжка пересек комнату, выхватил тапки, достал из кармана деньги, отсчитал при свете улыбки десять измятых, грязных бумажек по пятьсот франков каждая, бросил их на стол и умчался со своей непонятной добычей, словно опасаясь, что ее у него отнимут. И снова улыбка Какхочешь медленно угасла, и в лавке опять стало темно.
Махмуд и Какхочешь стояли друг против друга, и каждый видел только белки глаз другого.
– Как ты узнал? – спросил Махмуд.
Какхочешь ничего не ответил, только взгляд его ушел куда-то в пустоту, как в тот день, когда он словно подмигнул кому-то поверх плеча Си Бубекера.
* * *С того дня Махмуд прославился еще больше, потому что все в Сен-Дени увидели и оценили похоронные тапочки Си Бубекера, да и кое-кто с бульвара Барбес тоже. Великий французский филосоп не почтил траурную церемонию своим присутствием, но и без него все прошло неплохо. После этого люди стали шептаться, что Си Махмуд колдун, как и его работник, что, впрочем, нимало не помешало его бизнесу.
Из этого последовало, во-первых, что, вместо того чтобы наливаться, как прежде, дешевым вином в забегаловках Барбеса и Сен-Дени, Махмуд стал позволять себе стаканчик-другой божоле, что было отрадно не столько с точки зрения вкусовых ощущений, сколько с житейской; Все знают: тот, кто хлещет простое винище, – никто, а вот кто потягивает божоле – это уже кто-то.