– Чертова каска. Терпеть не мог ее надевать: и жарко в ней, и шею сзади натирает, но лейтенанту тогда только что нагорело от капитана, вот и пришлось… И надо ж так было, чтобы эта-то гадость и спасла мне жизнь. Все-таки Бога нет. Ну да я сам виноват: не надо было молиться.
Какхочешь напряженно-внимательно разглядывал пулю, которую держал Махмуд. Он даже потрогал ее пальцем, и вдруг, в третий раз за эти три года, улыбка заиграла на его губах, и мягкий свет озарил его лицо, потом – руки, затмив засиженный мухами светильник на потолке и замызганную неоновую трубку над раковиной, рассеяв тени в комнате, любовно и почтительно осветив скромный сапожный инструмент, разложенный на рабочем столе. Франческа и Махмуд, вытаращив глаза, смотрели на гостя.
А гость медленно, не переставая улыбаться, встал из-за стола, оказавшись внезапно гораздо выше и шире, чем обычно. Теперь светились не только его лицо и руки, но и одежда – даже красная футболка с парусниками и пальмами – осветилась изнутри, отчего стала казаться белой.
Какхочешь подошел к Махмуду, встал у него за спиной, прижал к своему животу круглую голову сидящего кабила, нагнулся и нежно поцеловал его в смуглую щеку.
– Брат мой, – сказал он ему, – благодарю тебя, ты вернул мне свободу.
Он взял так же голову Франчески и тоже поцеловал ее. Казалось, он обнимает и целует детей, и любовь, с которой он делал это, была не от мира сего.
– И ты, сестра, тоже помогла мне обрести свободу. В самый первый день ты вселила в меня надежду. Благодарю и тебя.
– Меня? – изумилась Франческа. – Да что я такое сделала?
– Сначала ты возненавидела меня и выставила на мороз, где я умер бы, если бы только мог умереть. Но потом ты позвала меня обратно и дала мне ночлег в твоем доме. Спасибо, сестра. Ты – моя освободительница. И Си Бубекер тоже мой освободитель, хоть он и прожил свою жизнь как негодяй.
– Мы ничего не понимаем, – проговорил Си Махмуд.
– Объясни, – попросила Франческа.
Высокие плечики дамского жакета, надетого на Какхочешь, казалось, поднялись еще выше, превратившись в четыре тысячи огромных крыльев, которые упирались в потолок и раздвигали выкрашенные желтой краской стены подвала, в то время как все тело его усеяли очи и уста, и было их столько, сколько людей на земле.
– Имя мое – Азраил. Мусульмане называют меня ангелом Смерти. Только что истек срок моего наказания, которое я навлек на себя непослушанием.
– А я и не знала, что ангелы бывают непослушными, – удивилась Франческа.
– Но не так, как люди, Франческа. Они не пытаются отделить Добро от Зла, ибо не вкушали от Древа познания, но случается – независимо от Люцифера и других восставших ангелов, – что им бывает так не по душе то или иное задание, что они отказываются его выполнять. В мире существуют разные виды свободы. Мы свободны не вашей, человеческой свободой, а нашей, но она так же опасна. Сейчас я вам все расскажу.
Тридцать три ваших года назад я был послан за одной душой, которая уже исполнила свой срок на земле, и в тот самый миг, когда я был готов забрать ее, эта душа взмолилась: «Не сегодня, не сейчас, пусть это случится потом». Мне не хватило мужества вырвать ее у того молодого солдата: он был так счастлив и так стремился навстречу победе. Тогда, Махмуд, я сплутовал. Я заставил пулю, которая должна была убить тебя, изменить траекторию полета, и вот ты держишь ее, всю сплющенную и искореженную, в руке.
Махмуд выронил пулю на стол.
– Так это ты?
– Когда я вернулся в штаб, мессир Михаил сказал мне: «Ты серьезно провинился и будешь наказан». Поскольку я пытался вмешиваться в дела людей, я должен был стать одним из них и оставаться в этом состоянии до того дня, пока не найду ответа на три вопроса о людях, которые он мне задал. Тотчас же я лишился моих крыльев и света и был выброшен в космическое пространство. Приземлился я совершенно голый около маленькой мечети, где-то на окраине. Было холодно. До этого я никогда не испытывал холода.
– Погоди, – воскликнул Махмуд, – Я чего-то не понимаю. Пуля-то ведь была тридцать три года назад, а мечеть – всего три.
– Ах, Махмуд, время у ангелов иное, чем у людей. Я был вышвырнут на землю в одно мгновенье, а достиг ее тридцать лет спустя, если считать по-вашему. Конечно же, я сразу узнал тебя, и ты мне помог, но это не очень удивило меня – ведь я знал твою душу, знал, что ты всегда творишь милостыню, и не боялся, что ты будешь черств со мной. Но вот ты, Франческа, ты сначала оттолкнула меня, потом приняла, после этого прогнала, а затем позвала назад. И вот тогда, стоя на этой лесенке с потертым половиком, засыпанным снегом, я отгадал ответ на первый вопрос, и я улыбнулся, потому что Господь был так добр, что позволил мне узнать первый ответ в первый же день и тем самым не дал отчаянью завладеть мной.