Тот, кто, не будь Высочайшего помилования, умер бы разжалованным, лишенным «всех прав состояния», обесчещенным 22 декабря 1849 года, тихо угас на вершине славы 27 января 1881-го. Петербург торжественно проводил его в последний путь, процессия растянулась на несколько верст, в церемонии участвовало трое государственных мужей, ректор Духовной академии прочел проповедь, было множество венков, в том числе от Академии артиллерийских войск и от Академии Главного штаба, вдова покойного, Анна Григорьевна, едва пробралась в церковь, а когда закончилась заупокойная служба в Александро-Невской лавре, те, кто нес гроб, и духовенство с трудом проложили себе дорогу сквозь тысячную толпу. Безутешные почитатели взбирались на надгробные памятники, на деревья, на каменную ограду. Студенты с венками и хоругвями в руках кое-как расчистили место вокруг могилы. Гроб опустили на вышитых крестом полотенцах, которые по обычаю были оставлены могильщикам.
Николай же умер за двадцать шесть лет до этого. Рядовой Достоевский Федор, высланный в Семипалатинск, в самую глубинку Средней Азии, написал тогда стихотворение:
Свершилось, нет его! Пред ним благоговея,Устами грешными его назвать не смею.Свидетели о нем – бессмертные дела.Как сирая семья, Россия зарыдала;В испуге, в ужасе, хладея, замерла…О, для чего нельзя, чтоб сердце я излилИ высказал его горячими словами!Того ли нет, кто нас, как солнце, озарилИ очи нам отверз бессмертными делами?В кого уверовал раскольник и слепец,Пред кем злой дух и тьма упали наконец!И с огненным мечом, восстав, архангел грозный,Он путь нам вековой в грядущем указал…И сердцем я познал, что слезы – искупленье,Что снова русской я и – снова человек![45]Оловянный солдатик
Памяти моего дяди Всеволода и его сестры
Это история про маленького мальчика, которого родители звали Светиком, потому что дали ему когда-то слишком сложное имя, и про его сестренку, которую звали Радостью. Однако особого значения в нашей истории девочка иметь не будет – разве что в самом конце, – ибо она все время делала то же, что и ее брат.
Папа Светика и Радости был военным, а потому Светик и Радость все время играли в войну.
Иногда они играли, что Светик – подполковник, как Папа, а Радость – новобранец, и Светик учил ее держать оружие и ходить в строю. Иногда они шли в сад и стреляли там из ружей с пробками. При этом Светик был «наши», а Радость – «неприятель», но побеждали всегда только «наши». Бывало и так, что они целый день прилежно вырезали солдатиков из картона и раскрашивали их акварельными красками.
Но чаще всего они играли в Светикиных оловянных солдатиков. Их у него было очень много, потому что сначала Папа подарил ему своих, а потом ему стали дарить их со всех сторон: и генерал – Папин папа, и юные дяди – Мамины братья, и много-много других людей.
Солдатики были разными по размеру, и это немного огорчало Светика, к тому же одни из них были как настоящие, объемные, а другие – совсем плоские. Радость не видела в этом ничего ужасного и утешала брата тем, что в мире есть и пигмеи, и шведы, и египтяне, про которых – тут надо сказать, что Радость не меньше, чем солдатиков, любила книжки с картинками, – всем известно, что они ну совершенно плоские.
В оловянных солдатиков они играли двумя способами. Радости больше нравился первый – он назывался «Парад», – но ее голос не был решающим.
Прежде чем поиграть в парад, надо было спросить разрешения у Мамы, и если вечером не было званого ужина, мама всегда разрешала. Тогда они перетаскивали коробки с солдатиками в столовую и располагались там на большом обеденном столе красного дерева. Светик и Радость расставляли цветные фигурки на блестящей как зеркало поверхности. Все солдатики – и картонные, и «египтяне» – при звуке горна немедленно появлялись из своих коробок – даже те, у которых было отломано ружье или чья голова держалась на плечах только благодаря вставленной внутрь спичке. В игре не участвовали только совершенно безголовые или те, кто вовсе не стоял на ногах: они считались инвалидами войны и присутствовали на параде в качестве зрителей, выглядывая из своих отставленных в сторонку коробок.
Стол красного дерева сплошь покрывался частями пехотинцев и конными эскадронами, с офицерами во главе и с замыкающими позади. В зависимости от дня солдаты маршировали рядами по трое, по шестеро, по двенадцать, а иногда и по сорок восемь человек.
Светик и Радость без устали проверяли равнение и интервалы между колоннами и рядами. И если им было видно больше, чем одно плечо, одна голова и одно колено, они всё начинали сначала, при этом Светик не скупился на грубые окрики и придуманные им же самим ругательства: «Ах ты рыбий хвост!» или «Сказочный болван!»