За свою жизнь Рихтер придумал концентрационные лагеря, снова ввел в обиход пытки, систематически и широко прибегал к массовым казням, рассматривал подозрение как доказательство вины, требовал, чтобы репрессии производились в соответствии со все возрастающими нормами, довел народ до голода, чтобы окончательно поработить его, короче, сознательно практиковал террор в качестве средства управления государством. Мы же, кому дано читать историю справа налево, знали, что дело этим далеко не ограничивалось: во имя этого человека на четырех континентах должно было еще погибнуть сто-двести миллионов человек разного цвета кожи. Не говоря уже о разрушенных семьях, о сыновьях, предававших отцов, о женах, доносивших на мужей, о целых народах, высланных с их родины, об угнетенных классах, о преследуемых Церквях, о пересмотренных истинах, о нескольких поколениях, отравленных одно за другим удивительной, изуверской смесью утопии и цинизма.
– Злодеяния, совершенные его последователями, не могут быть вменены ему в вину, – заметил Зеанпуръух.
– Чтобы отправить его в геенну, хватит и тех, что совершил он сам, – откликнулся Мункар.
Ангел-хранитель признал, что в бытность свою революционером Рихтер в статьях постоянно призывал к убийству («Колите! Режьте! Рубите!»), а достигнув власти, сам провел эти свои призывы в жизнь, требуя увеличения числа расстрелов, отправляя на казнь по шесть тысяч заключенных в ответ на покушение на себя самого, пропагандируя «жесточайший террор», без которого революция якобы превратится в «болтовню и кашу», инициируя процессы с заведомо кровавым концом и сознательно провоцируя в народе голод с целью укрепления своего режима. Наши великие предшественники со всеми своими гильотинами, говорил он, были сущими детьми, ибо людей надо держать не за голову, а за желудок. «Я не виноват», – добавил в конце своей речи ангел-хранитель. Стремясь в то время прослыть хорошим, добрым человеком, все свои приказы Рихтер отдавал втайне, но очень тщательно: диктатор в деталях расписывал своим сатрапам, как должен происходить тот или иной допрос или обыск.
– Так он немного садист? – спросил Мункар.
– Какое там немного… Но я не виноват, – ответил ангел-хранитель.
– Ну хорошо, – сказал Зеанпуръух, – он верил в благотворность принуждения. Но не он один. Должны же быть смягчающие обстоятельства. Он считал, очевидно, что призван совершить нечто великое, а люди, как известно, считают, что, не разбивши яйца, яичницы не сделаешь.
– В нашем случае, – возразил Мункар, – яичницы никакой нет. А вот разбитых яиц – множество.
Спросили у ангела-хранителя, и тот признал, что, если честно, то никакой яичницы не было и в проекте.
Такой же невежда в философии, как и в политэкономии, Рихтер использовал учение старого бородатого сатаниста (кстати, давно уже устаревшее и опровергнутое новыми общественными структурами) лишь как движущую силу революции, которая была для него целью сама по себе. Он ссылался на своих учителей как на абсолютные авторитеты, вкладывая в их уста все, что заблагорассудится. Его любимое выражение «диктатура пролетариата» было лишь предлогом для революции. Впрочем, в его произведениях слово «пролетариат» встречается лишь в родительном падеже и никогда не выступает в роли подлежащего, а это показывает, что народные массы были для него скорее средством, чем конечной целью. По правде говоря, Рихтер никогда не верил в свою победу и не готовился к управлению государством. Поэтому, оказавшись на вершине власти, он был занят только тем, как там удержаться. «Я не виноват», – добавил при этом ангел-хранитель.
– Но он все же электрифицировал деревню, – заметил Зеанпуръух.
– Электрификация страны началась еще при старом режиме, – возразил Мункар, который внимательно изучил дело. – А правда, – спросил он, – что к концу жизни, уже после нескольких инсультов, когда Рихтер утратил многие из своих способностей до такой степени, что не мог перемножить двух цифр, он не выпустил из рук бразды правления и при всей своей умственной отсталости продолжал править двумястами миллионами человеческих душ?
– Да, правда, – признал ангел-хранитель, – но я не виноват.
– Для смягчающих обстоятельств, – произнес Мункар, – это слабовато.
– Я хотел бы, – вступил Аватур Музания, – чтобы мы поговорили о мотивах господина Рихтера. Что это за «революция сама по себе»? Не бывает никаких «революций самих по себе». Может быть, господин Рихтер испытывал жалость к народу, страдающему под игом невыносимой тирании?