— А картину показать не могу, — с уже вполне осмысленной насмешкой продолжал Меллер. — Здесь ее нету. И вообще — осточертела мне эта возня…
Я пожал плечами — мол, мне, простому исполнителю, до этого дела нет. Возвращая бумаги, я еще раз взглянул в графу, где стояла сумма сделки, просто смехотворная, и спросил:
— Вы и в самом деле столько заплатили вашему э-э… комитенту?
— Сколько заплатил, столько заплатил, — отрезал Меллер. — Это никого не касается, кроме налоговой.
Тут у него на поясе, поддерживающем мешковатые шорты, заверещал мобильный. Но прежде чем ответить на звонок, дантист произнес:
— Еще вопросы ко мне имеются?
Я вежливо развел руками и поднялся. А в следующую минуту дверь его квартиры захлопнулась за моей спиной.
Вернувшись на работу, я запустил компьютер и воспользовался базами данных мэрии. Примерно полчаса ушло у меня на то, чтобы убедиться, что никакой Е. С. Солопов в нашем городе никогда не проживал, а указанные в документах адрес и телефон — чистейшая фикция. Автоматически это означало, что подпись и печать нотариуса на предъявленных мне Меллером документах поддельные.
Оставалось только связаться с нотариальной конторой. Этого будет вполне достаточно для обоснованного отказа в выдаче разрешения на вывоз картины.
Так я и поступил. Однако после того как нотариус Фурсенко официально подтвердила факт совершения законной сделки между гражданами Солоповым и Меллером, а также идентичность заверенных ее печатью документов, стало ясно, что это тупик. С точки зрения закона дантист был чист, откуда бы ни взялся призрачный Солопов — хоть из самой преисподней.
У меня не хватило терпения дождаться конца дня. Около четырех, под предлогом необходимости посетить областной архив, я покинул рабочее место и направился к Галчинскому. А получасом раньше я позвонил профессору и попросил о консультации по вопросу, который вряд ли следует обсуждать по телефону.
Голос в трубке — бодрый, хорошо артикулированный баритон, и саркастический смешок, которым Константин Романович встретил мою просьбу, казалось, принадлежат человеку на шестом десятке. Если бы я не знал, что Галчинскому вот-вот стукнет восемьдесят, наверняка бы ошибся. Но я хорошо представлял, с кем придется иметь дело: в середине девяностых профессор сильно смахивал на запоздавшего хиппи. Этакий реликт оттепели, позабывший сменить прикид. Знаток диалектики, отменный полемист, выпускник философского факультета МГУ, сделавший благополучную научную карьеру. За одним исключением: из-за того, что в середине семидесятых он процитировал в своей докторской блаженного Августина: «Что есть государство без справедливости? Всего лишь банда разбойников», — защиту пришлось отложить на год-другой.
Но эти подробности сейчас не имели значения. Единственное, что мне требовалось от Галчинского, — задать ему прямой вопрос и добиться абсолютно конкретного ответа.
Профессор открыл мне сам, хотя, как я вскоре убедился, здесь имелась прислуга — крепкая, как небольшой капустный кочанчик, пятидесятилетняя блондинка, одетая в глухое темно-серое платье с кружевным воротничком. В прихожей просторной квартиры в номенклатурном доме по улице Фрунзе, 7, расположенном позади здания районной управы, пахло пылью, несмотря на то что вокруг все сверкало — от старого дубового паркета до шкафов, набитых книгами и специальной периодикой. Там и сям на полках попадались мелкие фарфоровые безделушки.
Константин Романович ни в чем не походил на того отвязанного профа, которого я знал. Гладко выбрит, отменно постриженная сухая горбоносая голова сверкает благородной сединой, живой и проницательный взгляд из-под кустистых бровей, южный загар на лице. Картину довершали светлая домашняя куртка, брюки из легкой фланели и мягкие мокасины из оленьей замши. Хорошее здоровье, финансовый и профессиональный успех, полная уверенность в себе. То, что называется — жизнь состоялась.
— Располагайтесь, Егор Николаевич! — профессор широким жестом распахнул передо мною двери ближайшей комнаты. — Сейчас Агния подаст чай.
Я представился по телефону, и Галчинский, оказывается, безошибочно запомнил мое имя.
Прежде чем перейти к делу, я искоса огляделся. Эта гостиная ни в чем не походила на логово Меллера. Хотя бы потому, что служила хозяину еще и рабочим кабинетом: у окна располагался массивный письменный стол с кожаным креслом. Среди бумаг затерялись несколько бронзовых статуэток, одна из которых — сонный Будда размером с крупную сливу — стояла на закрытом ноутбуке. Серебристый пластик и древняя черно-пепельная патина составляли странное сочетание. Картин здесь было немного — два-три пейзажа. На всех была какая-то зеленеющая степь с пригорками, покрытыми алыми каплями маков, или дальние горы в дымке. Подпись художника ничего мне не говорила.