Подопечному предстоит лезть в воду впервые в жизни. Однако он абсолютно не волнуется, откровенно скучает. «Он» – потому что Мурат упрямо, до слез и до драки, считает себя мальчиком, что отчасти справедливо, но наши медики уверяют, что если передумает, а развитие его продолжится в прежнем русле, то через несколько лет Зайка сможет испытать радости материнства. Естественным путем, без кардинального хирургического вмешательства. Такой вот каприз искореженных Зоной генов…
В общем, генетический казус скучает на оградке, чуть ли не позевывает. Пока лаборант в гидрокостюме проверяет установленные в водоеме приборы, я в который раз втолковываю Зайке:
– Не бей сразу во всю силу. Нажимай постепенно, договорились?
Существо агрессивно, азартно и крайне беспечно. Трудно управляемо, как всякий звереныш. Одиннадцать лет (возраст зафиксирован точно), выглядит на пару лет старше, а психика малышовая, зато возможности – дай бог взрослому аномалу (или не дай бог). Ну, для того здесь и я, чтобы управляться с такими.
– Н-н-не боись, П-пэн, – отзывается он (ладно, пусть будет «он», мне все равно, а существу приятно).
Заикается он сильно, особенно в общении с новыми людьми. Но в сравнении с теми мычащими звуками, что только и умел издавать пару лет назад, – златоуст. Логопеды Вивария свое дело знают.
Потому, собственно, он и Мурат-Зайка: Мурой или Муркой существо прозвали изначально, за попытки изобразить имя чем-то вроде коровьего «му-у-у-у». Потом по настойчивым, с истериками и драками, просьбам стал Муратом. А слово «заика» плавно превратилось в Зайку, обычная история. Не любит он свое второе прозвище – девчоночье, дескать, но что тут поделаешь.
– Обещай мне, – требую я.
– Об-б-б-бе…
– Ладно, верю.
Я подмигиваю существу и хочу еще пошутить, чтобы, мол, экономил свои «батарейки».
Тут все и начинается…
Рядом громоздится Бутылка, она же – Арестантская башня. Массивное трехэтажное строение кольцеобразной формы, в котором когда-то была морская тюрьма. Бутылка – тоже прозвище, как и Ковш. Если кто не знает, то известное выражение «не лезть в бутылку» пришло в русский язык отсюда, с этого острова и из этой тюрьмы. Мощные стены камер, прочные двери с засовами и решетки уцелели с давних времен – и пригодились, теперь за ними живут аномалы, подопечные Вивария, а на первом этаже разместилась часть лабораторного комплекса. Моя Натали сейчас где-то там – на пару с Эйнштейном.
Натали сегодня захотела развеяться и развлечься. Жизнь в деревне для отмороженной экстремалки, пусть и повзрослевшей, – тоска смертная, понимаю. Так что стоило Эйнштейну ее поманить, дескать, нужен эксперт по аномалам-суггесторам, она рванула из дому, чуть калитку с петель не снесла.
Эксперт по суггесторам она, скажу по большому секрету, паршивый… Хотя сама суггестор далеко не последний. Но, например, отнюдь не слепые и не слабовидящие считаются лучшими специалистами по зрению. А эксперты по болезням матки зачастую сами вообще не имеют органа, служащего объектом их профессионального интереса. Однако Эйнштейн решил, что с налаживанием контактов и наведением мостов Натали справится лучше всех. Ему видней. И в Виварий мы прибыли вдвоем, оставив близнецов на моего отца – не впервой деду, справится…
Короче. Именно над Бутылкой, то есть над стрелкой острова, где стоит бывшая тюрьма, и разверзлись небеса.
«Разверзлись» – в смысле «открылись». Словечко из романов, его для красоты пишут, чтобы кинуть понты. Так я раньше думал – до сего момента. Невидимый исполинский нож двумя широкими взмахами вспарывает туман над нашими головами, и в сером разломе открывается чистейшая, головокружительная голубизна.
Невиданное дело! Обычно все наоборот: если милостью Зоны и появляется в небе какой-то просвет, он обязательно заволакивается плотной мутью. Облачность в Питере такая низкая, хоть люстры вешай. Облака твердые и грязные на вид, как подошвы ботинок, натуральный потолок этого мира. И вот потолок вскрыт. Туман разрывается с душераздирающим скрежетом, стремительно раздвигается, обнажая ясное июньское небо. От визга, с которым работает гигантский нож, закладывает уши. Техник что-то кричит мне из воды – я не слышу. Ветер вдруг бьет в лицо – коротко и зло. Возникает ослепительное солнце, я бы порадовался ему, если б успел. Кромки расползшегося серого марева – изумрудно-зеленые, и кусок неба по краям разрыва – тоже зеленый. Становится виден весь остров, вся Новая Голландия – от края до края, от обоих каналов до реки Мойки. По ту сторону Мойки – дома, старые кварталы, за которыми – Театральная площадь. Черная трава на газоне оказывается вдруг резко зеленой, контрастной… Лето во всей красе. Лето, которого в тумане и не видно было. Конец июня…