— А сейчас, — сказал он Элисон, — пойди и найди покладистого архитектора. Это твой дом, скажи ему, что ты хочешь, и не давай запугать себя.
— Без ограничения стоимости? — уточнила Элисон.
Он посмотрел на нее с изумлением и обидой, остановившись посреди тротуара.
— Дорогая, разве я когда-нибудь… Все, что ты…
— О, Луис, я не хотела! Конечно нет, дорогой. Поехали домой. Я покажу тебе несколько своих набросков, только цлеи. И нас еще ждет жаркое…
— Si, bien[21]. Но потом я поеду на работу. Это дело…
Да, и я хочу в подробностях услышать, что ты помнишь о вчерашнем вечере.
В конце концов ей пришлось рассказать о Роберте Сильверман. Совсем немного. И хотя Роберта ей нравилась, а Маргарет Чедвик — нет, это стоило сделать. Как в темных красивых глазах Роберты вспыхнула ненависть, когда взгляд ее остановился на Маргарет.
— Но мне кажется, что она ушла после Чедвик. Может, Анджела помнит. В любом случае, даже если… это ведь не могла сделать женщина?
— Пока не ясно. Скорее всего — мужчина, но и сильная женщина… Наша Маргарет при росте пять футов восемь дюймов весила всего сто пятнадцать фунтов. Она не была большой и сильной. Чем эта Сильверман занимается?
— Не знаю. Я ее встретила в январе на новоселье у Анджелы и Арта, Мне она понравилась.
— Мы не преследуем людей ради удовольствия, — мягко сказал Мендоса, которому, как это часто случалось, передалось ее настроение. — Посмотрим.
— У тебя уже есть какая-нибудь идея? Я имею в виду, может, в самом деле это личный мотив?
— В подобных случаях идей приходит много, — ответил Мендоса. Он улыбнулся, и его неброское правильное лицо с густыми бровями и четкой линией рта вдруг стало обаятельным. — Сказать тебе, что я сделал после того, как сегодня посетил эту семейку? Я приставил хвост к мистеру Чарльзу Чедвику.
Элисон уставилась на него.
— К ее отцу? Но почему? Я не…
— Ты не видела миссис Миру Чедвик.
Высокая бледная белокурая женщина сидела напротив него на стуле с прямой спинкой. Она выглядела так, будто готовилась отразить вторжение. Вторжение смерти в ее размеренную упорядоченную жизнь, вторжение грубых полицейских, тем более, один из них с иностранным именем.
Мендоса подумал, что миссис Чедвик старше мужа. Худощавая угловатая женщина, осторожная в выражениях, она взвешивала каждое слово. Она была хорошо одета. Бежевое платье приятного покроя, коричневые босоножки на высоком каблуке, бронзовые украшения. Умело накрашенные пепельные волосы — цвет, видимо, близкий к естественному. Большинство мужчин, вероятно, этого бы не заметили, но Мендоса вообще знал о женщинах очень многое. Руки с розовым маникюром выдавали возраст миссис Чедвик — на тыльной стороне выступили голубые вены. Обручальное кольцо с большим бриллиантом, на правой руке квадратный топаз.
— Это ужасно, — тихо сказала миссис Чедвик. Она смотрела не на Мендосу, а на Хэкета (у которого было хорошее американское имя). — Конечно, мы расскажем все, что может вам помочь, — добавила она, теребя браслет.
— Да, конечно, — серьезно и печально подтвердила Лаура Чедвик.
Чарльз Чедвик тихо сидел чуть в стороне.
Большие дома на Франклин-авеню были остатками былой эры. Богатые люди здесь сейчас не жили, они перебрались в новые фешенебельные районы — в долину или к побережью. Может быть, Чедвики остались в этом высоком средневековом фамильном доме с балконами и решетками, широкими лужайками в знак презрения к нуворишам, устремившимся в Пасифик Палисада и Беверли Хиллз. Гостиная выглядела невесело. Мрачный морской пейзаж в тяжелой золоченой раме над камином (Мендоса подумал, что сказала бы о картине Элисон. С его дилетантской точки зрения, Элисон, без сомнения, была очень хорошей художницей). Все было чрезвычайно аккуратно и чисто. Мендоса, чья страсть к порядку граничила с помешательством, почувствовал, что опрятность этого дома была какой-то нечеловеческой, ненатуральной.
В комнате не было ни пепельницы, ни журналов, ни книг. Старая сосна перед домом заняла оба окна, поэтому в комнате царил полумрак даже в жаркий июльский полдень.
Полицейские мало что узнали, разглядывая семью. Хотя семья казалась вполне сплоченной.
Глядя на Лауру, Мендоса подумал, странно, что дочерям не передалось изящество миссис Чедвик. Маргарет одевалась довольно безвкусно; Лаура выглядела более миловидной: волосы светлее, чем у матери, черты лица мягче, чем у Маргарет. Но все же ее нельзя было назвать обаятельной. Сине-зеленым глазам недоставало глубины, слишком маленький рот накрашен чересчур темной помадой, волосы длинноваты. И еще ей нравились широкие браслеты — на левой руке у нее болтались сразу два. Мендоса дал ей лет тридцать или чуть больше. Несмотря на стройную фигуру, одежда на ней сидела плохо, и как многие высокие женщины, она держалась неловко, чуть сутулясь. Говорила она несколько жеманно.
Мендоса начал задавать вопросы, из ответов на которые тоже мало что узнал. Лаура и ее жених — она произнесла это слово весьма самодовольно — в восемь часов уехали вместе ужинать. «Кен заехал за мной сюда». К Фраскати. Оттуда они поехали в американский клуб на стриптиз, к самому концу. Потом еще куда-то, она не помнит, как называется, но может спросить у Кенни. Он привез ее домой где-то в половине первого или без четверти час. Ей даже в голову не пришло, что Маргарет может не быть дома. Нет, она не посмотрела, на месте ли машина Маргарет. Она подумала… Боже, какие ужасные вещи совершаются, прямо не укладывается в голове…
Миссис Чедвик сообщила то же самое, что и ее муж. Официальный ужин и бридж в Беверли Хиллз у мистера и миссис Джеймс Портер.
И никаких пепельниц.
Мендоса вместе с Хэкетом вышли из дома и направились к черному «феррари». (Чедвик, когда увидел машину, удивился и был озадачен.) Лейтенант достал сигареты, предложил Хэкету, оба закурили.
— Знаешь, Артуро, я вот думаю об этих парнях, которые сочинили Декларацию Независимости. О мистере Джефферсоне.
— Ну и?..
— Я с ним во всем согласен. Но они допустили маленькую ошибку. Люди достойны равных возможностей, конечно. Да только рождаются неравными. Кое-кто из нас, среди прочего, испытывает кое-какие слабые чувства к другим. Уважение. Сочувствие. — Он курил, покачиваясь с пятки на носок.
— Да, верно. — Хэкет, казалось, слегка забавлял-ся. — Особенно сочувствие. Ты там кое-что понял? Я тоже. Но ты меня удивляешь, парень. Если на стене косо висит картина, ты же со сломанными ногами не полезешь ее поправить. Что тебя там задело?
— Todo tiene sus limites, — сказал Мендоса, — всему есть предел. Никто не должен курить в ее прекрасной чистой гостиной. По ее представлениям, полицейский — ничтожество. Хотя ты ей понравился немного больше, потому что у тебя прекрасное англо-саксонское имя. Ты — добропорядочный молодой человек и знаешь женщин куда хуже, чем я.
— Это ты мне говоришь?
— И все же я никогда не встречал женщин, которые бы так пеклись о чистоте кофейного столика — и о том, чтоб ровненько стояли искусственные розы над камином, и в то же время настолько не интересовались бы теми, кто ниже их.
— Хорошо излагаешь, — сказал Хэкет. — Я уже забыл, как получал бакалавра по психологии. Значит ли это, что миссис Чедвик больше не пускает его на порог своей спальни? Да и раньше пускала не часто — и не слишком охотно?
— Ты просто большой тупой полицейский, — ответил Мендоса. — Конечно. Он еще крепкий мужик. Моложе ее.
— Разве? Хотя ты ведь у нас специалист по женщинам.
— По крайней мере, лет на пять, а то и на десять. Просто он выглядит старше своего возраста. Ей уже добрых шестьдесят или около того. Он же чувствует себя в чем-то виноватым. Возможно, оттого, что не очень заботился о дочерях. И в то же время, Арт, он мужик еще тот. И в хорошей форме — сохранил фигуру, волосы. И деньги. Ты следишь за моими мыслями?
— Нет, — Хэкет вслед за Мендосой сел в «ферра-ри». — Ну и что? Ведь это его дочь лежит в морге. Пусть у него есть любовница. Хоть две. Он ведь не голубой, но Маргарет здесь ни при чем.