Он оглядел стоящих вокруг. Тэра, словно почувствовав что-то невероятное, происходящее с ним, стояли замерев. Многие сложили на груди ладони в знаке взлетающей птицы. И ждали.
Юрка сидел, зажмурившись и стиснув на коленях кулаки.
Михаил усмехнулся и задрал рукав. Вены бесились под кожей. Змеились, путая след, словно прячась от ослепительно-зелёной искры, горящей на ломаном острие. Рассматривая, как вьётся отпущенным гидрантом бьющийся сосуд, Михаил продолжил:
— Я, возможно, не тот, кого ждёт Лес. Возможно и не тот, кому суждено быть Отцом. Но Стратим права — для того, чтобы создавать, нужно чувствовать себя творцом. Мать — та, что вынашивает и кормит. Отец — тот, кто воспитывает. А способ передачи воспитания… Ты помнишь? Воспитание — это возможность напитать собой, не так ли? Получается, быть отцом, значит отдавать себя. Не больше и не меньше!
Изумрудная искра коротко полоснула по предплечью. Рассечённая кожа раздалась под остриём. Брошенный нож звякнул на каменном полу и испуганное солнышко метнулось от раскрывшейся раны. Михаил пережал пясть и протянул руку к губам Всеволода.
— Михаил! — дёрнулся Яромир.
— Я помню! — рявкнул он, не оборачиваясь: — Моя кровь — оружие. Возможно, я убиваю его этим. Но делаю то, что чувствую правильным и единственно верным сейчас. Чувствую сам, без оглядки. Потому: не лезь! Нажать на курок ты всегда успеешь…
Кровью вымазанные губы дрогнули, раскрываясь. Капля потекла в рот. И — ничего. Ничего не изменилось. Всё такая же бледность кожи, заострённость черт, едва вздрагивающие веки закрытых глаз.
Чуда не произошло. Михаил зажмурился и опустил голову. Теперь — стрелять и уходить. Время поджимает. Пережимая предплечье, неловко поднялся. Огляделся — люди стояли вокруг молча. И все смотрели не на раненного, а на него.
Стратим склонила голову на бок, пытливо приглядываясь к ране. Потом протянула руку к протекающему предплечью и тонкими пальцами тронула самый исток ручейка. Михаил почувствовал, как рану опалило холодом. Морозом проняло до костей всё тело. Мгновенная вспышка и тут же — боль исчезла, оставив в нём только послевкусие стылой проруби. Стратим слизнула чёрную каплю с пальца и улыбнулась. Легко и свободно, как улыбнулась бы женщина его реальности.
— Сейчас…подождите, Пресветлый… — хрипло повторил Маугли.
Михаил крутнулся на пятке, присел перед раненым.
Глубоко вздохнув, Маугли открыл глаза. И с трудом начал подниматься на локтях.
— Ох-ты ж, мать! — вздохнул за плечами Батон.
Яромир оказался возле Маугли первым — помог приподняться, сунул флягу в губы, поддерживая, начал поить. Но Медведев уже не смотрел — выдохнув, он, как был, сел на землю, устало бросив плечи.
Зубров присел рядом и сжал перепачканную кровью руку — у самого Михаила сил не нашлось. Плыл перед глазами мир, искрились зелёным и алым его берега, смешивались дороги, капли оплывали в лужицы и стремительно вливались в единый поток, уходящей за горизонт. Рушились стены колодцев, осыпаясь и выворачиваясь наизнанку, на ладони бурлящего песка поднимали к звёздному своду. Бешеный ветер трепал ветви, срывая и унося листья к бледному лику небесного светила. Листья били в полный диск луны, и раздавался гулкий колокольный звон, похожий на голос Ярослава…
— Кто он? Слышишь? Кто? Ей-свет, я тебя всем святым прошу!
— Я знаю не намного больше, чем ты! Он — Отец! Не Великий, не Святой, не Чудотворец! Никакого другого потенциала, кроме этого!
— Послушание молчания?
— Да не скрываю я ничего, Яр! Что знаю, то говорю! Сам не понимаю, что случилось!
Михаил, не открывая глаз, улыбнулся. Стало неважно — что произошло. И также неважно, кто он. Роли, статусы, победы, поражения, мнения, решения, оценки… Он словно побывал в параллельной реальности, откуда можно смотреть на жизнь отстранённо и легко, зная истинные ценности. Только вот вспомнить их теперь никак не удавалось — образ таял где-то возле сердца. Он предчувствовал, что это состояние понимания законов всего мироздания ненадолго — страхи и сомнения затрут его, словно ветер и песок рисунки на скалах. Но, возможно, наступит час, когда оно повториться. И ещё. И ещё. И однажды останется в нём знанием истины, чувством своего места и пониманием правильности мироздания.
Открыл глаза — Юрий и Яромир. Такие разные люди: пожилой и молодой, приземистый крепыш и рослый атлет, светлый и тёмный — они показались ему похожими, словно братья. Одновременный поворот, нелегкие взгляды, усталые плечи. Остро пронзило невесть откуда взявшееся понимание, что двоим, таким похожим, не хватит места в этой дороге.