Взгляд Михаила вернулся к Стратим. Маленькая потерянная женщина. Опущенные плечи и уставший взгляд. Ласковая улыбка сквозь слёзы и мирно покачивающиеся локоны-змеи над белой грудью. Она показалась похожа на кошку, замёрзшую голодную кошку, заклубившуюся на подоконнике дома, из которого уехали хозяева. Или даже на котёнка. Беспомощного и напуганного. Его хотелось взять на ладонь, так, чтоб мохнатые лапы свесились меж пальцев, а узкая мордочка ткнулась в запястье. Беззащитно и доверчиво. Или, хотя бы, схватить за плечи и прижать к себе. Успокоить.
Он не успел приблизиться.
Человек на троне встал. Трудно и тяжело, трясущимися руками опираясь о подлокотники роскошного кресла. Выпрямился, пошатываясь, словно тело забыло, что такое равновесие. Простёр дрожащую руку. И заговорил. Он лепетал, нелепо подёргиваясь, словно марионетка в сети верёвок, шамкая кривящимся ртом, с оттянутыми непослушными губами, останавливался на полуслове для того, чтобы отдышаться, и снова продолжал трудно говорить. И слова комкались и ломались до неясных звуков.
— Что он там бормочет? — хмуро высунулся Полынцев.
— Вещает о том, что он — Царь великого народа и долго ждал нас, изменников и предателей, для показательной казни, — прислушавшись, отозвался Маугли.
— Весело. Спасибо, — вежливо отозвался Степан. — Очень вдохновляющее начало.
— Знаешь язык? — спросил Михаил.
— Старославянский, — коротко ответил Маугли и продолжил переводить: — Изменница будет сослана в монастырь для замаливания грехов на веки вечные. Князя приблизят и обласкают. А командира его армии четвертуют в назидание. Другим просто отрубят головы.
— Командир — это ты? — повернулся Михаил к Яромиру.
— Ага. А ты — князь.
— Меня не тянет быть им обласканным.
— Не им, а Рарог, — вмешалась Стратим, устало вставая рядом. — Он — ничто. Всё решает она. Для него просто создана реальность, в которой он — король и принимает решения. Все решения — это решения Рарог. Он лишь голос её. Он даже видит не нас, а только созданные образы. И с твоим приходом доживает последние дни.
— А Рарог нас слышит?
— Слышит.
— Замечательно, — криво усмехнулся Михаил и шагнул вперёд. Коротко кивнул Всеволоду «Переводи!»: — Царь великого народа! Мы пришли не для войны! Мы не изменники и не предатели! Всё, что вело нас — известная всему миру слава красоты сладкотелой! Её голос подобен шёпоту заблудившегося ветра в поющем тростнике! Тело равно амфоре, наполненной полынным мёдом, собранным в жаркий день перед ливнем! Её груди…
— Топтыгин, ты в ударе, — угрюмо прокомментировал Кирпич.
— Жи-жить за-захочешь, — отозвался Родимец.
— Заткнитесь! — процедил Михаил, — И так фантазия пасует. Её груди…, - вспомнился рваный ворот, серебреное лезвие-месяц и два белых холма, привлекающих руки. Встряхнулся, изгоняя видение: — Её груди — два спелых плода с запретного дерева! Её бёдра — крутой склон под ногами неловкого путника! Её глаза…
Феникс закричал, замахал руками. Упал в кресло и, словно обиженный и напуганный ребёнок, с ногами забился в дальний угол. Вскинул кулак — магуры привстали и неторопливо двинулись к людям.
— Довольно, — равнодушно перевёл Всеволод. — Ты и только ты увидишь её после того, как остальные умрут. Я хочу узреть, как будут визжать под пытками твои люди, а ты будешь на коленях молить Полнотелую о милости для них и себя.
— Ясно, — коротко ответил Михаил.
За прошедшую неделю он внутренне готовился к смерти, мысленно облачаясь в чистое исподнее и прощаясь со всем, что дорого, уже раза три. И каждый раз был уверен, что вот он и настал, тот самый предел жизни, за которым вера превращается в реальность и фантазии о загробном мире подтверждаются или опровергаются, убивая надежду. Каждый раз надеялся, что на его гибели мир остановится, и смерть вполне удовлетворится им одним, не пройдя дальше, к тем, кто стоит за спиной. Но теперь получалось наоборот. Ему предстояло провести неведомое время либо в спасительном безумии, либо в глухой безнадёжности. А вот товарищей, прошедшим бок о бок суровый путь сюда, ожидала смерть, которую и врагу не пожелаешь. И главное — выхода нет. Даже, если сам себе сейчас пулю в висок загонишь, оживят и заставят глядеть на то, как уходят друзья. Да как бы в наказание не продлили их мучения…
— Боры! — смотря на подходящих стерв, громко сказал Яромир. — Освобождаю вас от слова жизни! Умрите в схватке!
После секундного замешательства тэра отозвались нестройным многоголосьем:
— Освобождаем от слова жизни, Тур! Умри в схватке!