Родимцев, преодолев себя, расцепил хват и, глядя куда-то под ноги, поблагодарил, медленно растягивая слова, чтоб не потерять и не изувечить ни одного звука:
— Спасибо, Топтыгин.
— Не за что, Игнат. Ну, прощай…
— Увидимся ещё.
— Как судьбе будет угодно…
— Увидимся! — хмуро отрезал Родимец и ушёл к Кирпичу.
Медведев проводил товарища взглядом. Двое их осталось у него. Двое из всех, что шли последние годы рядом. Их жизни, их судьбы стали предельно близки в дороге, и теперь чувство разрыва давило. Вроде понимал, что это и не разрыв вовсе, и каждый из них будет помнить других — и живых, но далёких, и погибших, — такими, какими принял в своё сердце, но… Узник по собственной воле, по когда-то заключённому договору, он понимал, что встреча, на которую надеялся Родимец, невозможна. Пределы не пересекаются. Любое их пересечение — война. Война — значит, смерти. А это то, на что пойти он теперь не мог. Ни за какие ценности мира. Внутри китайской «музыкой ветра» пели тонкие листики. И кое-где набирали завязь серёжки. Чешуйчатые листики уже скоро станут шапочками, прочно держа, словно в тесных ладошках, крепкие жёлуди. Вот это действительно ценно.
— Пресветлый…
Михаил обернулся, не успев скрыть мягкой улыбки:
— Тоже попрощаться?
— Нет, — хмуро отозвался Маугли. — Вас зовёт Пресветлый Стоян.
Вот теперь улыбка погасла сама. И дело не в ведущем «мечей». Просто «нет» Всеволода прозвучало сильно и прочно, словно ударило молотом. Он не собирался уходить. Ни сейчас, ни потом.
Стоян ждал у стены, в стороне от своих людей, расположившихся на отдых. В кругу врачевали Катько, Полынцева и нескольких одинатов. Молчаливое, но заботливое отношение друг к другу тэра даже вызывало зависть. Они могли себе позволить то, что не практиковалась меж людьми. Михаилу вспомнилась девочка-магура, умершая в кругу нежно поющих сестёр. Тэра действовали похожи. Они не пели, но возле каждого раненного сидело несколько человек, которые просто присутствовали и молчали, пока целитель Елисей и его помощники кромсали и штопали тела. Сидели, подчас даже не смотря на кривящихся от боли. Лишь изредка прикасались — стереть пот со лба, придержать бьющиеся плечи или будто случайно тронуть за руку. А человеку зримо становилось легче. И никаких слов. Даже принятых в среде людей соболезнований, ободрений, уговоров потерпеть или обещаний отомстить. Тишина, иногда прерываемая вырвавшимися стонами.
— Звал?
— Звал, — хмуро кивнул Стоян. — Мы уходим минут через двадцать — маги обещали протянуть хороший портал отсюда до домена.
Медведев волевым усилием сохранил спокойное выражение лица. Он ожидал, что времени на прощание судьба даст больше. Но не ему роптать. Сам выбрал.
— Хорошо, — кивнул он. — Что-то от меня требуется?
— Два момента. Позволить нам забрать своих мёртвых…
— Без вопросов. И?
— Попрощаться, — угрюмо отозвался Стоян. — Яромира, кажется, мы не вытянем.
Михаил почувствовал, как внутри жалобно застонали ветви. Словно шквал прошёл.
— Чёрт… Настолько серьёзно?
Стоян пожал плечами.
— Я скажу Стратим. Она прикажет Сиринам заняться им. Восстановят!
— Не надо, — предостерёг Стоян. — Это не поможет, а только вернее добьёт.
Михаил про себя чертыхнулся. Как он мог забыть!
— Да, помню. «След».
— Дело не только в нём. — Стоян замолчал, словно засомневался, стоит ли говорить, но всё-таки продолжил: — Яромир — один из четырёх младших ведущих Славянского Схода, и неспроста. В нём слились и ярость боя, и рассудительность мира. Но он молод. Он моложе других ведущих и намного. В отличие от нас, он ещё не знал, что такое остаться одному… И, впервые узнав, не хочет идти дальше. А с его упёртостью…
— Не понимаю.
Стоян посмотрел прямо:
— У него было тридцать ведомых. Осталось в живых трое.
Михаил сглотнул и отвернулся. У него было шесть человек. Осталось двое. Полынцев лишился всех. Но потери тэра не шли ни в какое сравнение.
— Почему… — Михаил закрыл глаза. — Почему они всегда брали на себя самое тяжёлое? Зачем лезли вперёд? Потому что лучше подготовлены? Быстрее регенерируются? Меньше устают?