Раскрыв ладони, Михаил вгляделся в линии судеб под свежими шрамами. Линии тянулись длинными морщинами от края до края. Слишком длинными. И мало в этом оставалось радости. Долгая жизнь для двоих вместе… Наверное, потом они научатся разговаривать так, чтоб оставаться вежливыми и спокойными, не тревожа омуты душ друг друга. Возможно, сумеют даже улыбаться, произнося банальности. Смеяться вымученным шуткам. Радоваться тому, что есть. Помнить о своём долге и верить, что так нужно. Ради Гнезда. Ради Договора. Ради… Только потому она пошла на то, что ранее стервам казалось невозможным, оставив Отца без спасительной иллюзии, а себя — без его любви. А он… А он поступился собой.
Линии на ладонях тянулись и тянулись, грозя стать бесконечными. И напоминали переплетающиеся корни деревьев.
— У неё дочь и сын, — тихо сказала Стратим.
— Что?
Он выпрямился, мгновенно поняв, о чём идёт речь.
Королева отвернулась.
— У неё дочь и сын, — повторила она глухо. — Через полгода они выйдут из лона как дети любви. Хранители душ наградят девочку способностями к творению миров, а мальчика — талантом ведущего армий. Матери предстоит следить за созреванием своих чад и направлять их. Если Мир будет к ним благосклонен, а Храм сумеет сохранить их там, где время начинает течь вспять, то жизнь их станет благодеянием Предела Людей…
Михаил сжал кулаки и зажмурился. Напряжение внутри стиснуло тихий дубок в предгрозовом безветрии. Лишь сердце не слушалось — стучало и стучало, наращивая темп и вбивая в сосуды тугие приливные волны, бегущие по телу, тукающему в такт пламенному мотору. Знать будущее… Но главное — знать, теперь уже по-настоящему твёрдо знать, что Наташа носит в тугом животике его детей. И пусть отныне только во снах и мечтах можно прикоснуться к тёплой упругой коже и, защищая, накрыть ладонями… Главное он уже знает. Теперь у него появилось ещё одно будущее. Будущее, в котором можно мечтать о том, какими вырастут дети, думать каждую минуту, чем они занимаются в этот момент, как выглядят, что говорят, как шалят и познают мир. Теперь там, где зияла чёрная дыра памяти, возникнет новая галактика надежды и уверенности. Да, эти дети вырастут без него, под опёкой других людей, смотря на примеры неизвестных ему мужчин, но… Главное в том, что они будут. Он — будет. В них.
Открыл глаза. Стратим сидела всё также недвижимо. Она прекрасно понимала, какой пожар разжигает в нём. И какое тихое счастье вкладывает в душу. Захотелось погладить блестящие волосы и поблагодарить за драгоценный подарок. И отвагу, презревшую риск потерять его, ушедшего блуждать в мир фантазий.
— Девонька…
— Уходи, Отец.
Напрягся, словно горлом налетел на выставленный клинок. Таковым жёстким и острым оказалось брошенное слово. Вдохнул побольше воздуха, чтоб прекратилась бешеная пульсация в висках и рассудок прояснился. Полегчало. И только теперь стал понятен смысл высказанного. Поразительный, невозможный, сметающий с таким трудом выстроенные внутри переборки, позволяющие держать за границей тоску и безнадёжность. Одно слово заставило заколыхаться, казалось, незыблемые представления о будущности своей и окружающего пространства. И музыкой ветра запела крона над сердцем.
Остановил. Одёрнул себя. Запретил думать и надеяться.
— У нас договор, девонька, — Михаил протянул и осторожно опустил на острое плечо руку. Прямо под тихо струящиеся змеиные головы. Стерва напряглась, выгибаясь кошкой от неожиданного прикосновения. Испуганно сжалась, оборачиваясь. Осталось только улыбнуться ей, ободряя и успокаивая. Но, растянув губы, почувствовал, что рот дрожит и кривится, едва справляясь с желанием выть.
Стратим поняла. Огромные пушистые ресницы забились крыльями прижатой к земле подраненной птицы. Справилась с собой и медленно выскользнула из-под его руки. Грустно улыбнулась:
— Я не «девонька», Отец. Мне больше лет, чем дряхлым старикам твоего мира! И я знаю, что делаю. Я отпускаю тебя. Я освобождаю тебя от Слова. Уходи!
Упрямо покачав головой, Михаил повторил:
— Девонька… — договорить не успел.
— Ты думаешь о ней. Пусть вспоминаешь не в каждый момент своей жизни, но каждый посвящаешь ей, — Стратим отстранилась и закрыла глаза. — Ты там, рядом с ней… Тебя нет здесь, нет совсем. Только отсвет, отражение, эхо… Это не ты. Это — твой долг! Всегда и везде долг — часть тебя. Твои обязательства перед одними и другими. Долг за смерть брата повлёк долг за жизни подчинённых, долг за дружбу привёл к долгу передо мной… Но на долге не построить Дома. Не сковать счастья. Не сотворить новой жизни, не вдохнуть в неё понимание женского и мужского, мудрости и силы, не подарить счастье гармонии. Долг — это одиночества духа, это внутренняя пустота. Пустота, из которой нечего взять и в которую невозможно что-то влить, ибо она бездонна…