Теперь, когда всё осталось позади, перед самым возвращением домой, сердце сжало предчувствием будущности. Там, в ситуации за-пределья, думалось только о том, что бы вернуться. И прощание с тэра сквозило радостью понимания, что до дома осталось несколько шагов. Может быть, именно это понимал Яромир, усмехающийся чему-то своему. Он не первый раз возвращался. И потому на прощание пожал руку и коротко сказал «Зови!». Знал, что придётся. Никто — ни «Р-Аверс», ни Сваро-га, ни своё же начальство — в покое не оставят. И самое меньшее, что ждёт…
Михаил кашлянул:
— Однако, трибунал… Расследование и всем подружкам по кружке.
Раверсник молча мусолил фильтр.
— Ага, — лениво отозвался он.
И передал сигарету обратно. Михаил хотел было отстранить, — мол, докуривай, — но потом подумал, что прозвучит это как бравирование своими возможностями и обвинение в слабости, и сигарету взял. Дымок сизой змейкой свернулся-развернулся, поиграл кольцами и пополз ввысь.
— Общее командование на мне. Приказ мой. С меня и начнут, — сплюнул Степан и сцепил ладони. — Ты в это дело не суйся. Главное, потянуть подольше, а там, может, и отвяжутся. Слишком уж всё закручено… Своих сам, думаю, научишь, что надо говорить…
Уставшие глаза слезились от обилия света, болящее тело пронзалось холодом под порывами ветра, и даже ломота в суставах не отступала под тёплыми лучами.
— Научу, Стёп, — задумчиво отозвался Михаил. Затушил бесполезный окурок и сунул его в карман. До костра. Будет ли он когда-нибудь, этот костёр? — Только насчёт командования… Хреново получается. Вся ответственность-то на мне. За бунт на корабле. А ведь с него всё началось. Так что, топать нам отсюда вместе.
— Да пошёл ты, Миш, — усмехнулся Степан. Повернулся, впервые посмотрел прямо. Рана поперёк лица сочится сукровицей, надорванный рот бесформенной медузой. — У тебя жена пузатая, а ты тут героя строишь! Как расследование закончиться — в отставку и подальше отсюда! От наших, от ваших, от хрен-знает-чьих! Дом построй, дерево посади. — Он помолчал, прислушиваясь. Закончил тише: — Сын будет — Юркой назови.
Скулы свело.
Она сказала, что будут дочь и сын… Сын — Юрка. А дочь… Стратим? Ох и возмутиться же Наташка, ведьма любимая!
— Знаешь, я подумал, — медленно сказал Михаил. — Мы созданы «по образу и подобию»… А тэра раньше нас. Получается… Ангелы?
Полынцев устало потёр слезящиеся глаза и негромко запел:
— Ты выходишь за порог — крылья, плечи… Полуптица, полубог — человечек… Сознавая от чего отмежёван, отличая «своего» от «чужого»…
Михаил взглянул на друга. Раны сочатся, лицо подёргивает от боли, разговаривает с трудом, а тут…
— Разбегаешься, бежишь и, пожалуй, — тихо присоединился он. — В голове твоей Париж да Варшава…
С душой пели. Только душа выходила сиплая, хриплая, словно чужая.
— Смотришь, слышишь — тишина, только эхо… Землю жаль — она больна человеком. Занедужила всерьез и надолго. Но что бы к ней ни привилось — все от бога …
Где-то закричала птица.
Михаил вскинулся. Так и есть — вертолёт. Слева.
— Ты выходишь за порог — крылья, плечи. Полуптица, полубог — человечек…, - закрыв глаза, продолжал шептать-петь Степан. — Лишь Харон унылый Стикс переехав, шепчет: «Господи, прости человека»…
Михаил обернулся, глянул на Родимца — самому двинуться оказалось сложно. Ещё требовалось время отдыха, что б набраться сил на последний рывок. Лейтенант понимающе кивнул и оставил раненого. Доковыляв на открытую площадку, подал в небо знак посадки. Зелёное днище проплыло над головами. Борт пошёл на поворот. Начал снижаться. Ветром ударило по деревьям, заклубило и вздыбило кроны. Осыпало иголками.