— Ещё часа два, может, и протянет, — предположил Юрий.
— Возможно, — глухо отозвался Михаил.
— Странный он… Молчал всё время, как рыба об лёд. И когда били, и вот теперь… Мог же дёрнуть охранника. Не знаю, конечно, но хоть поближе к костру «раверсники» перевели бы. Наверное…
— Наверное… — Пересмешничал Медведев на неуверенность товарища. — Потому и молчал, что знал — ничего подобного они не сделают. Так пересрались от страха, что мозги слиплись.
Ладонь сама легла на рукоять десантного ножа. Капитан бесшумно вытянул лезвие из ножен.
— Не зачем затягивать, — просто сказал он и положил ладонь на скулу пленника, с силой прижимая голову к земле — дабы не дёргался в агонии. Под пальцами засвербел тающий снег.
— Мишка! — Юрий скрипнул зубами и схватил за запястье друга, не давая совершить непоправимое — Топтыгин, как настоящий медведь, долго раскачивается, но потом стремительно действует. Риск не успеть остановить его словом есть всегда. А в нынешней ситуации это чревато такими осложнениями, что…
Михаил повернулся к товарищу. Мрачно оскалился. Хотел, было, стряхнуть руку, задерживающую замах, но не успел. Сам вздрогнул от неожиданности — пленник едва слышно застонал и потянулся скрюченными скованными руками к лицу. Закоченевшие пальцы опалили холодом запястье Медведева. Вцепились, словно повисли на руке. Сизые дрожащие губы приоткрылись, выпуская мертвенно-тихий звук. Михаил нахмурился, стряхнул всё-таки руку Зуброва и наклонился к пленнику ближе, чтобы разобрать слова.
— Пре…ве…и…
Медведев, убирая ладонь, стёр снег со лба и волос пленника. Влага размазалась по лицу и новый снежок, шлёпнувшись о кожу, смялся на ней в бесформенный комок. Ещё один. Ещё. «Тварь» с трудом открывал глаза. Ресницы неохотно размыкались, стряхивая оцепенение холодной снежной кашицы.
— Осторожно, — напомнил Юрий.
Наклонившись почти до самых губ, Михаил тронул лезвием трепетающую жилку на шее. Царапнул излишне хрупкую на холоде кожу. Пленник распахнул глаза. Тёмные, синие, устало-слепые, заполненные белёсым туманом. Глаза, никуда не смотрящие. Направленные в себя, утонувшие в усталости.
— Пре…свет…лый…
— Бредит, — тихо предположил Зубров. — Пойдём отсюда.
Михаил кивнул, но с места не двинулся.
— Подо…жди…, - губы выпустили ещё одно тихое облачко. Глаза приобрели осмысленность и взглянули на склонившегося. — Дай… мне… минуту…
Михаил кинул взгляд на Зуброва — слышит ли? Тот в ответ кивнул. В руке неожиданно возникла холодная матовость оружия. Не только слышит, но и готов. Если что.
— По…молиться…
Медведева передёрнуло. Острие вильнуло вдоль сонной артерии.
— По…смотри на… меня…
Не смотреть не было сил. Михаил и так не отводил хмурого взгляда от синих глаз, лишь боковым зрением видя положение запорошённого снегом тела. Чувства говорили о том, что перед ним полудохлый человек, не способный на резкие движения, а ум напоминал о недавних чудесах воскрешения. Вот и ждал странного и опасного.
Чёрные зрачки в глазах закрыли синеву. Двумя точно направленными головками зажжённых стрел вонзились в мозг…
…
Лес тёмен. Слишком тёмен и страшен. Лес очень стар и одинок. Он не отпускает…
Деревья перстами полуголых веток указывают вниз. То ли предостерегают, то ли закрывают путь. Ладонями тёмных листьев касаются лица. И остаются на коже капли, будто причастие прикосновенности. Вздрагиваешь, отворачиваешься. Поздно. Ты — помечен. Тёмной ладонью мира. В ней серебряными нитями — судьба. От одного начала — в стороны. От корешка — к самым кончикам. Серебром отливает в лунном свете… Такой Луны не может быть. Огромной. Всегда полной. Похожей на лик уставшего героя. Героя, который проиграл… Когда последний раз Лунь опускал глаза? Когда последний раз видел тропы идущих? Давно… И знать, нет тому резона. И тебе не следует надеяться на его заступу… Продирайся сквозь тёмную чащу и благодари предков за сильный рассудок. За то, что нет твёрдости в сердце. За то, что оно разрывается на части, бешено стуча. Это ты ещё ничего не понял, шагнув с безлюдного перекрёстка на неожиданную дорогу. Сердце же уже почувствовало серебряный свет и далёкий тонкий звук. Сердце вспомнило то, чего не было в жизни твоей и не могло быть доныне. Не от того ли тебе и страшно идти вперёд и так же страшно повернуть назад?..