Лес чужой. Но нет в нём ни гнева, ни желания уничтожить пришельца. В нём нет страсти. Но нет и покоя. Он, словно древний одинокий старик, похоронивший всех, кто мог принять из его рук посох дороги… Он смотрит тусклыми глазами замшелых камней. Он морщинит переносицы дубов… Он тянется тонкими пальцами… Он хочет ощутить тебя, Человек Идущий. Быть может ты — его последняя надежда. Тот, кто способен принять великое и горькое и понести, сгибаясь от непосильного груза на хребтине… Быть может, ты станешь его сыном. Долгожданным. Выстраданным в одиночестве… Быть может. Сырой лес чист после дождя, которого ты не застал. Но это и хорошо, что вы не встретились, Человек Идущий по тропе! Дождь в этом мире не менее тосклив и одинок, чем лес. Он тоже старик. И тоже потерял счёт векам в надежде и безнадёжности… И изредка встречаются два старика, два скорбных вопроса. Встречаются и молчат, теребя воздух меж собой… Дождь ещё надеется. Более чем надеется. Дождь трогает землю тонкими ручками — он ищет следы. Следы пришедшего… Не тебя ли?.. Быть может ты — его будущее? Ты — тот, кто примет на ладони тёмные тучи и вдохнёт в них свет и лёгкость? Ты — Человек Бегущий к Солнцу?.. Хорошо, что ты не встретился с дождём. И хорошо, что Лунь давно уже перестал искать, вглядываясь в пространство и время со своего высокого поста. Хорошо, что больше никто сюда не заглядывает. Хорошо. Ведь сегодня пришёл ты, Человек Идущий. Ты зашёл в лес и лес принял тебя. Принял и вдохнул твой запах. И ждёт открытия твоего сердца, чтоб услышать имя твоё… Лес надеется. И очень хочет быть тем, кто первый узнает благую весть… И кажется, что он шепчет:
…Чего ты испугался, Человек?.. Я не причиню тебе вреда… Да, я огромен для тебя. А ты мал для меня. Но я боюсь тебя чуть ли не больше, чем ты меня, Человек Идущий! Смотри — я убираю от твоих сумасшедших ног свои корни в землю. Не беги так! Я боюсь, что ты можешь споткнуться… Смотри — я сдерживаю плоды на ветках… Я опасаюсь, что падение их повредит тебя… Ты такой маленький. И такой хрупкий… Смотри — я поднимаю тяжёлые ветви, чтобы ты не раздирал в кровь свою плоть, продираясь в них… Я опускаю к тебе самые тонкие веточки — погляди, они почти как в твоём мире!.. Я просто Лес, Человек Идущий… Просто Лес и ничего больше. Не бойся меня, пожалуйста… Я стану твоим другом. Я стану твоим учителем. Я стану твоим домом… Я стану… Только назови себя… Назови себя Человеком Бегущим К Солнцу…
…
— Мишка! Мих!
Огонь на щёках. Холодно и погано. Какая зараза бьёт по лицу? Сейчас как… Нет, глаза не размыкаются и слабость в руках… Что это было? Лес…, тьма…, человек…
— Я тебе сейчас грабли пообломаю! Назад, я сказал!
Юрка?..
— Руки!! Руки, сучьи дети! И без фокусов! Положим за милую душу!
Точно — Юрка.
— Славян, Батон, хватайте этого и тащите на лежанку!.. Кирпич, помоги с Топтыгиным!..
— Вы что себе позволяете, Зубров?!
Ага, а это, кажется, Инквизитор. Полынцев. Вот черти принесли. Какого он тут?
— Родимец, Ворон. Гасите, если двинутся, — глухо процедил Зубров, и Медведев ощутил, как тело воспаряет над землёй.
— Есть, — Родимцев ответил спокойно. Значит, всё под контролем. Только, что — всё?
— Зубров!
— Пошёл к чёрту!
Голос Юрия уставший. Злой и напряжённый. Таким он был редко. Однако открыть глаза для того, чтобы взглянуть на то, в каком же дерьме сидит команда, у Медведева ещё не было сил. И всё крутились перед глазами старый Лунь в зените, калейдоскоп звёзд и паутины веток.
Зубров сквозь зубы прошипел ругательства, опуская командира на лапник. Рядом тяжело сели Славян и Батон с грузом. Тихий стон откуда-то сбоку. В плечо Медведева вяло ткнулось расслабленное тело. Откатилось от удара.
— Раздевайте обоих, — распорядился Зубров.
Только когда с него начали снимать одежду, он понял, что замёрз настолько, что мелко дрожит. Всё тело было влажным, и насквозь пропотевшая ткань не грела на холоде. Огромные лапищи Катько спешно сдирали с него вещи.
— Ничё, ничё, командир. Щас получшеет, — уговаривал Кирпич.
А тот уже чувствовал, как по обнажённому телу струиться тепло от сильных рук, разгоняющих кровь по застывшим напряжённым мышцам. Пыхтящий от работы Зубров мял мясо, как тесто. В плечо ткнулась иголка. Славян тихо матюгнулся по поводу спазмированных гиппопотамов, гнущих иглы. Тепло поползло вглубь тела, мягко раздвигая ткани и проникая в центр.
Дрожь почти прекратилась. Медведев с трудом разлепил глаза и посмотрел вперёд. Разминал его уже Катько. Зубров мудрил с костром где-то сбоку.