- Ой ли, сир! – усмехнулся принц. – Вам ли, Прекрасному и Совершенному, рассуждать о неразделенной любви. Оставьте это нам, простым смертным – тем, кого вы сразили и кого уже невозможно исцелить.
Он сделал паузу и вдруг, быстро и хитро взглянув на графа, негромко проговорил:
- Обещайте, что не станете читать мои мысли, и я вам кое в чем признаюсь. Я знаю, вы не обманете – вы так же нереально честны, насколько нереально прекрасны.
Великий магистр едва заметно кивнул и с интересом посмотрел на молодого человека. А тот, не спеша, приблизил губы к самому уху моего друга и чуть слышно прошептал:
- Я спасу вас, сир. Обещаю и клянусь этим миром, которым вы так дорожите, и вашей жизнью, на которую вам наплевать. Я не дам вам погубить себя. Как я это сделаю – мое дело. Этот грех я возьму на себя.
- И вы не побоитесь моей мести? И вы не испугаетесь моей ненависти? – сильно побледнев, прошептал граф Монсегюр.
Герцог тихонько рассмеялся, от чего черные змейки волос на виске его собеседника слегка зашевелились и заиграли на солнце, словно от дуновения ветра.
- Вы не умеете ненавидеть, мой ангел. Вы не умеете мстить. Вы слишком совершенны для этого. Видите, ваше совершенство оказалось ловушкой не только для окружающих, но и для вас самого. Вы все-таки прочитали мои мысли?
- Нет. Просто догадался. Догадываюсь и о том, что уговаривать, упрашивать, угрожать вам и умолять вас бесполезно. Вы приняли решение.
- Бесполезно, - глядя в глаза магистру, подтвердил принц. – Я знаю, вам будет безумно больно, что ваше сердце будет навеки разбито, но… На свете нет ничего, чего нельзя было бы исправить. Ничего, кроме вашей смерти.
- Вы опоздали, мой принц, - на губах графа промелькнула мечтательная улыбка. – Я отказался от бессмертия.
- Нет!! – крик его высочества улетел к небу и, вернувшись, словно камнем ударил его по губам; мгновение – и лицо его как будто запорошило инеем. – Нет, вы не могли этого сделать.
- Уже сделал, - холодно усмехнулся граф.
Принц закрыл лицо дрожащими руками.
- Вот и вы себя предали, сир – себя и свое бессмертие. Ради чего?.. Ради всей этой иллюзии, именуемой земным миром?.. Или же – ради игры в красивую любовь с вашим юным Зигфридом?..
- Скажем так: ради того, чтобы это небо как можно дольше из голубого не превратилось в алое. Впрочем, вам этого все равно не понять, Андре.
- Что?!!
Задрожав всем телом, его высочество бережно, почти не дыша, взял руки графа и, сложив их ладонь к ладони, как на молитве, накрыл их своими руками.
- Что вы сказали, повторите! Вы назвали меня по имени?
- Да, - улыбнулся монсеньор, глядя куда-то мимо принца в небо. Я назвал вас по имени. И я разрешаю вам называть по имени меня. Зовите меня Александром.
- Но…но, боже мой!..
Смуглое лицо герцога Лотарингского сделалось бледнее горных вершин, а в глазах мелькнуло отчаяние.
- Я слыхал, что в Японии самураи разрешали своему противнику называть себя по имени только в одном единственном случае – если они собирались этого самого противника убить. Или же – сами рассчитывали быть убитыми. Это значит, что…
- Да ничего это не значит! – в голосе монсеньора зазвенело неподдельное злое отчаяние. - Ну, почему, почему все благие намерения в этом мире заканчиваются полным дерьмом?!
Грубое слово из его прекрасных уст резануло, как стекло.
Герцог отшатнулся, но не выпустил его рук.
- Не нужно так убиваться, Александр. Когда-нибудь вы поймете и скажете мне «спасибо».
Смех великого магистра остро отточенными алмазами разлетелся, рассыпался по траве.
- Грудь кинжалу сказала «спасибо»,
Грудь кинжал когда-то любила.
Кошка хвост откусила рыбе –
Кошка рыбу считала красивой, - странное четверостишие почти бесшумно слетело с его губ.
- Что это значит? – насторожился герцог.
- Так, просто. Люблю японскую поэзию.
- А я – нет. Она слишком жестокая.
- С каких это пор принц Андре сделался противником жестокости?- рассмеялся мой друг. – А, впрочем… Скажите, мой дорогой Андре, а, если бы я вдруг дал вам то, о чем вы столько лет мечтали, изменили бы вы свое решение? Если бы я вам сказал: «Я дам вам познать всю горечь и всю сладость моих поцелуев. Я буду любить вас – самозабвенно, горячо, непритворно, неистово, здесь, сейчас, сегодня, на этой поляне. А завтра… Завтра вы заберете свои войска и уйдете отсюда навсегда, оставив меня один на один с моим выбором и моим решением». Что бы вы мне ответили?
Синие глаза герцога вспыхнули – мгновенно и ярко, будто бы в них зажглось по факелу. Он попытался что-то сказать, но только судорожно сглотнул и схватился за горло – видимо, от волнения у него перехватило дыхание.
Я хотел было запротестовать (игра явно затягивалась и, чего уж греха таить, давно вышла из-под моего контроля), я даже привстал со своего места, но граф взглянул мне в глаза, и я обмяк. Это был не взгляд, это был приказ.
С пустой головой и звоном в ушах я автоматически сел на место.
- Вы пытаетесь соблазнить меня, сир? – облизнув вмиг пересохшие губы, хрипло спросил его высочество.
- Нет, - глаза графа были непроницаемы, а голос – ровным и спокойным, словно речь шла об игре в шахматы. – Если я включу свои чары инкуба, никто не сможет сказать мне «нет», в том числе и вы. Но я желаю играть по-честному, а потому открыто спрашиваю вас: согласны ли вы на мое предложение сейчас и немедленно?
Лицо принца из бледного сделалось багровым, а через мгновение опять бледным, как бумага. На какую-то долю секунды мне его сделалось жаль – такая жестокая в нем шла борьба!
Он вдруг вскочил с места и, наклонившись над ручьем, несколько раз отчаянно и резко сунул голову в воду. Прошло, наверное, несколько минут прежде, чем он заговорил – очень тихо, но довольно спокойно, с теми спокойствием и обреченностью, которые свойственны неизлечимо больным, счет жизни которых идет не на месяцы, а на дни:
- Я очень ценю ваше предложение, Александр – я знаю, чего оно вам стоило, и сколько сил вы потратили для того, чтобы заставить себя его сделать. В свою очередь вы представляете (а, впрочем, вы, наверное, никогда не сможете себе представить!), каких сил мне стоит от вашего предложения отказаться. Я знаю, что каждую минуту из оставшихся мне прожить в этой жизни, я буду безумно сожалеть о своем отказе, и, тем не менее, я вынужден отказаться. И, если вы и вправду так же благородны, как прекрасны, вы не станете сейчас использовать свои чары для того, чтобы меня сломать.
- Не стану, - тихо сказал граф.
Он посмотрел на облако, так похожее на уплывающий за горизонт чудесный парусник.
- Никто не видит до конца всех возможных вариантов своего пути, Андре. И мы никогда не узнаем - так ли уж действительно было ценно то, от чего нам в свое время пришлось отказаться, как не узнаем и того, насколько ценно было то, во имя чего мы от него отказались.
Он сделал паузу и, слегка смежив веки, быстро взглянул на герцога.
- Для меня вы – один из таких вариантов, Андре.
Принц негромко и горько рассмеялся.
- Вы – счастливец, граф. А у меня вариантов – ноль. Вы – мой единственный путь, Александр – безумный, жестокий, прекрасный и неповторимый.
Неожиданно пошел дождь – тот удивительный теплый и солнечный «слепой» дождь, когда, кажется, плачет солнце.
Мы, все трое, моментально вымокли до нитки.
- Прощайте, Андре, - сказал великий магистр; черные локоны прилипли к его лбу и щекам, словно мазки черной краски. – Прощайте, моя возможная, но не состоявшаяся большая любовь.
Глаза принца, казалось, навсегда утратили свою синеву – они вдруг сделались дымчато-серые, как туман, как облака над стальным призраком города, который будет построен на земле через сотни лет.
- Прощайте и вы, моя первая, единственная и последняя любовь. Прощайте, граф Монсегюр. Прощайте, Александр. Я не знаю, кто из нас умрет первым, но сегодня, сейчас, в эту минуту мое сердце принадлежит вам.
Они пожали друг другу руки, а затем герцог с разбега прыгнул на лошадь и опрометью помчался через лес навстречу назло ветру. Его темная фигура на черной лошади казалась облаком – черным облаком, которое только что пролило дождь и теперь собирается метать молнии в того, кто заставил этот дождь пролиться!..