Иогана стоит спиной к подъезду, на плече — объемистая сумка, которая оптически уменьшает величину ее зада. На указательном пальце Иогана вертит ключи от машины, наблюдая при этом за девушками из ресепшн (они в одинаковых розовых платьях с глубоким вырезом), но, заслышав быстрые шаги Эстер, с улыбкой оборачивается и слишком восторженно оглядывает ее прилегающий трикотажный костюм. Эстер подставляет ей для поцелуя обе щеки. Иогана единственная из ее друзей, с кем сейчас она может общаться. Разумеется, друзья не виноваты. Ей просто не хочется показываться им в своем нынешнем, измененном, виде. Опыт с умирающим отдалил ее от них, не переживших, к счастью, ничего подобного. Она никому не хочет быть в тягость. Не хочет осложнять друзьям жизнь. Они хотят развлекаться, веселиться, и это абсолютно понятно. С какой стати они должны грустить? Она так же боится их смущенного внимания, как и их случайного невнимания. Одно время она даже думала завести какого-нибудь домашнего любимца — но кошек она сроду не переносит, собаку нельзя целый день держать взаперти, а всякие другие звери кажутся ей недостаточно умными. Когда она представила себе, как сидит в пустой квартире с попугайчиком на плече, то сразу поняла, что любой зверек только усилил бы ее теперешнюю тоску. Что же ей теперь делать?
Она провожает Иогану к женской раздевалке, а сама по портику над потемневшим бассейном (сейчас, в послеобеденное время, он совсем пуст) направляется в гимнастический Зал. Поздоровавшись с тренером, проходит между искусственными пальмами к четырем тренажерам в задней части обширного помещения. Когда Томаш в этом же доме двумя этажами выше умирал, она ходила сюда по несколько раз в неделю. И сегодня она может легко перенестись мыслью на два этажа выше и увидеть его лежащим в постели перед включенным телевизором... Тогда она еще могла на час-другой оставить Томаша в квартире одного — потом уже приходилось чередоваться со свекровью (свекор с его нарушенной психикой в роли помощника был совершенно бесполезен). Ее собственные родители с самого начала были против того, чтобы она взяла Томаша из больницы домой, так что просить у них помощи ей не хотелось — из принципа, из гордости. Практически они тогда перестали даже общаться. Каждый килограмм, который она потеряла, ухаживая за Томашем, был доказательством их правоты. Она не должна так губить себя. У нее есть право на жизнь. Она должна жить! И так далее... Они являли собой голос разума. Но она не могла поступить иначе. Она должна была взять его домой. Она не знала, кто возложил на нее эту задачу, но ни на миг не сомневалась в ней.
Появляется Иогана: в черной майке и леггинсах такого же цвета. Черный цвет стройнит, но чуда не делает, без всякого злорадства констатирует Эстер. Этот цвет она никогда не любила и со дня похорон ничего черного уже не надела. Ни на один день не захотела длить этот дурацкий обычай: ради чего приносить себя в жертву? Эстер выключает тренажер и, задыхаясь, спрыгивает с него.
— Диана фон Фюрстенберг, — говорит Иогана. — Надеюсь, тебе что-то говорит это имя?
— Нет.
— Модная модельерша. Кумир моды!
— Это от нее? — простодушно спрашивает Эстер, кивая на черные леггинсы Иоганы.
— Да ну тебя! Она одевает Уму Турман и Гвинет Пэлтроу! И еще Сару Джесику Паркер!
Эти имена Эстер знает, но они не вызывают в ней ровным счетом ничего — ни интереса, ни иронии. Тупая пустота, самая тяжкая болезнь всех тех, кто похоронил близкого. Она стоит рядом с Иоганой, и обе смотрятся в зеркало. Эстер начинает выполнять серию упражнений на растяжку. Иогана пробует подражать ей.
— Давай сфотографируем ее коллекцию. Знаешь, я кое-что придумала!
Эстер останавливается, рука застывает в воздухе.
— Подожди! — кричит Иогана. — Послушай хотя бы! Ты всегда можешь отказаться!
— Я заранее отказываюсь, — говорит Эстер.
— Только представь себе! Тема: молодые вдовы. Три рафинированных типа поведения. Никакого эмоционального надрыва, ничего такого. Сдержанность. Достоинство. Оформил бы это наш лучший график.
Эстер улыбается. Она любит Иогану, но сейчас вдруг понимает, что и с ней придется на время прекратить встречи.
— Говорю тебе — нет.
— Ну послушай: Либена Глинкова, ты и еще одна молодая вдова. Три женщины в трауре, но на пороге новой жизни и так далее... От каждой — по одному большому красивому фото и по три маленьких. На большом — предположим, вечернее длинное платье, короткое узкое платье, брючный комплект или бальное платье. Что-то в этом роде. Выбирай.
— Иогана, — Эстер поворачивается к подруге, — я была одной из трех эмансипированных женщин, которые думают, что жизнь начинается только после тридцати.
Иогана хочет что-то сказать, но Эстер обрывает ее.
— Благодаря тебе я была одной из трех женщин, которые тщетно пытались забеременеть. — Эстер делает паузу. — Но молодой вдовой я не буду, — качает она головой. — Не сердись.
— О’кей, — разочарованно говорит Иогана и неловко замахивается розовой губкой. — Я просто спросила...
14. Гахамел
Неистребимый запах школьных столовых.
— Что здесь едят? — морщит носик Илмут.
— Говядину с макаронами, которые называют колинками.
— Это блюдо как-то странно выглядит.
Ясно, что тема разговора просто надумана. На самом деле Илмут мучит что-то совсем другое.
— Согласен. Но кажется, обеим дамам это блюдо нравится.
Мария обедает с заместительницей директора.
— Пани заместительница уходит в отпуск в самом конце каникул, чтобы ее загар продержался как можно дольше, — объясняю я Илмут. — В нынешнем году она две недели была в Коста Брава, и ее кожа будет темно-оранжевой до самых Душичек[23].
Илмут вежливо улыбается. Обе дамы между тем решают вопрос, как определить остроту перца и, если он слишком жгуч, как его готовить.
— Карел обожает фаршированные перцы, — уточняю я.
Тем самым пытаюсь намекнуть Илмут, что Мария по-своему думает о Кареле, — но Илмут, очевидно, оставляет мой намек без внимания.
— И у Марии не будет никаких предчувствий? — Неожиданно вырывается у нее.
По возможности я принимаю более строгий вид.
— Предчувствий? Человеческие предчувствия — не что иное, как недоработка ангелов.
Илмут краснеет.
— У нас нет основания думать, что мы можем изменить ход событий. Скромная благосклонность к людям — вот максимум, на который мы способны, — подчеркиваю я. — Силы добра ограничены. И потому нам подобает смирение.
Илмут, как я и ожидал, отказывается смириться.
— Значит, мы ничего не предпримем? — отчаянно вскрикивает она. — Совсем ничего?
Ее активность одновременно и утомляет меня, и умиляет.
— Ты можешь спокойно ей все открыть, но пойми — это ничего не изменит. Ты только напугаешь ее. Она пойдет ополоснуть себя холодной водой, а после обеда в ближайшем книжном магазине купит брошюру о проблемах климактерия.
— Вы иногда рассуждаете, как Иофанел, — говорит Илмут разочарованно.
— Иофанел, к сожалению, иногда прав.
Илмут упрямо молчит. Мария встает с тарелкой в руке.
— Пойду за добавкой, — сообщает она заместительнице и отчасти ребятам за соседним столом. Заместительница в шутку шлепает ее по складкам на животе. Ребята смеются.