— Полагаю, что Нит-Гайяг со Зденеком, — говорит он холодно.
— Да.
— Одной вещи я никак не пойму.
Я предпочитаю молчать.
— Только одной, но, возможно, самой существенной.
Его движения так напружинены, что, кажется, вот-вот он взорвется. Я смертельно устал, и моя вера покидает меня. Я становлюсь таким же безучастным, как Мария, которая за несколько сот метров отсюда спокойно гладит белье. Карел садится в машину и подъезжает к стоянке; заполняет бензобак и едет за Эстер.
— Порядок, — сообщает он ей.
— Спасибо, — говорит Эстер и целует его в щеку. — Огромное спасибо.
Они вместе подходят к кассе, Эстер платит за бензин и заказывает полную программу мойки.
— Знаешь, что сказал святой Августин? — обращается Иофанел к Илмут. — Люби Бога и делай, что хочешь.
Илмут качает головой.
— Стало быть, ты из тех моральных ипохондриков, которые предпочитают ничего не делать, но только бы не согрешить ни в какой мере...
— Я не могу это сделать. Хотя бы из-за Марии.
Карел и Эстер садятся в машину и подъезжают к мойке.
— Никто и не хочет, чтобы ты это сделала, — нехорошо смеется Иофанел. — Ты только должна внушить ей эту идею. Нужно только ее согласие.
— Ангел должен дать ей поручение, — тихо говорю я.
Илмут быстро поворачивается ко мне.
— Выходит, внушение уже не считается рабочей погрешностью ангелов?
— Жизнь, Илмут, сложнее, чем десять заповедей.
Возмущенная Илмут бросается в бегство.
Иофанел хмурится.
29. Нит-Гайяг
Но я еще не хочу умирать. Столько всего я хотела бы еще сделать, — написала в своем дневнике шестнадцатилетняя Изабела Цахерт за несколько дней до того, как умерла от рака в клинике Бонна. Иногда я задаюсь вопросом, может ли встреча с неизлечимо больными людьми предотвратить планы самоубийц? Сделал бы Зденек то, к чему сейчас он готовится, если бы знал Изабелу? Или если бы сегодня днем посетил в Мотоле детскую онкологию? Его темно-синий пиджак и белая полотняная рубаха (и то и другое он купил спустя неделю после их разрыва) донельзя измяты и вымазаны корой деревьев. В волосах — обломки веточек. Едва он выезжает на своем служебном пикапе на магистраль, как колонна машин намертво останавливается перед ним. Он чувствует в голове высокое, упорное, но какое-то торжественное давление, которое мешает ему сосредоточиться и ясно мыслить.
Трудно говорить о серьезных вещах без достаточного словарного запаса, — писала Изабела.
Зденек может говорить на трех языках мира, но сейчас ему не хватает слов. Его мучит жажда, но сейчас это не имеет значения. Для него сейчас ничего не имеет значения: ни слова, ни погода, ни денежные переводы. Он отдается то справедливому негодованию, то неопределенной, успокаивающей жалости к себе. Он думает о своих детях. Думает о матери в белом свадебном платье, как она, беременная, всеми покинутая, сидит в прокуренном карлинском трактире.
— Как ты посмел, отец, как ты посмел... — бормочет он вполголоса.
Он уже на мосту. Мост забит, машины стоят перед ним на всех трех полосах. Этого он не предвидел — ждать он не может. Архангел Уриил с приборной панели по-прежнему твердит, что его эмоции придут в норму. Зденек выходит из машины, оставляя дверь открытой. Он обходит пикап и перелезает через дорожное ограждение. Гудят клаксоны. Зденек ускоряет шаг. Бежит. Не оглядывается, но знает, что он пробежал уже достаточное расстояние. Оттолкнувшись, он впрыгивает на заградительную сетку и с удивительной легкостью вытягивается во весь рост. Несколько машин тормозят, какая-то женщина истошно кричит. Смерть здесь совершенно некстати. Зденек перебрасывает ноги через край сетки и оказывается на ее внешней стороне. Два водителя выскакивают из машин и бегут к нему, но вдруг в растерянности останавливаются. Самого Зденека обуревает страх. Он судорожно упирается лицом в сетку. К нему подбегает светловолосый молодой человек в коричневой футболке с капюшоном.
— Не делайте этого, пожалуйста! — кричит он. Пожалуйста! — Он молитвенно складывает руки. — Послушайте меня, успокойтесь, — умоляет он Зденека. — Пожалуйста! Пожалуйста!
В молодом человеке говорит ужас перед смертью. Он еще никогда не смотрел ей в глаза. Столь часто обсуждаемое Божье милосердие прежде всего зиждется на том, что удерживает миллиарды людей в абсолютном неведении: оно позволяет им спокойно делать покупки, ссориться с женой, основывать политические фракции или играть в боулинг. Если Бог существует, то он милостив; действительно жестокий Бог дал бы людям прозреть.
30. Эстер
Удивительно, но он почти не чувствовал болей, по крайней мере в этом отношении судьба была к нему милосердна. За несколько дней до смерти он иногда слабо стонал; когда это стало учащаться, она налепила ему на грудь опийные пластыри.
Идем к финалу, уважаемые господа, бормотала Эстер, выбиваясь из последних сил. Иногда ей казалось, что Томаш поет: его растрескавшиеся губы едва приметно двигались. Когда она прикладывала ухо поближе, ей чудилось, что знакомый хрип напоминает какую-то мелодию.
По большей части он уже не замечал ее — или не хотел замечать. Мир, в котором он теперь жил, был для Эстер недоступен. Его лицо осунулось, стало жалким, но его красивые крупные зубы оставались нетронутыми болезнью. Стоило ей щеткой убрать остатки пищи, и они снова блестели какой-то неуместной белизной... Он без труда раскусывал даже большие кусочки льда, которые она вкладывала ему в рот для утоления жажды. В этом было что-то чудовищное. Люди с такими зубами не должны умирать, думала она.
Он умер в среду к концу дня. Будучи врачом, она, конечно, видела уже немало покойников, но еще никогда не видела умирающего. Томаш был первым человеком, который умирал у нее на глазах. Она держала его руку и наблюдала, как его лицо теряет остатки красок.
— Ничего не бойся, — повторяла она. — Все идет так, как должно идти, Мы все сказали друг другу. Я здесь, с тобой. Я люблю тебя.
Слышал ли он ее? Она не знала. Удалось ли ему подавить ужас смерти? Или он ощущал его до самого конца? Она не знала.
Вот он был — и вот его уже нет. Еще за секунду до этого он был ее мужем, сейчас перед ней — только мертвое тело. Она утешала себя тем, что сумела пережить это. Жизнь не могла преподать ей лучший урок.
Она открыла окно и зажгла свечу. Она никуда не спешила. Она закрыла глаза Томашу и раздела его. Платком подвязала ему подбородок, но потом это показалось ей недостойным, и вместо платка она подложила ему под подбородок подушку. В маленьком пластиковом тазике принесла горячей воды и обмыла его. Просунула под него чистую бумажную пеленку. Натянула на него почти новую белую рубашку и серый костюм. Под конец вычистила его черные полуботинки и надела на него.
Она гордилась собой. Она выдержала.
Налила рюмку виски и стала ждать. Готовила себя к этому известию. Над мертвым телом мужа она готовила себя к известию о его смерти.
31. Гахамел
Мы сидим на Нусельском мосту и наблюдаем за приближающимся “вольво”. Остается минута. Нит-Гайяг, повернувшись спиной к нам, доедает пиццу. Он не смотрит. Он никогда не смотрит.
Сердце Карела преисполнено благодарности. Он глядит на Эстер за рулем и смущенно, почти по-мальчишески, улыбается ей.
— Оральный секс был Эверестом всей его жизни, — хмуро твердит Иофанел. — Он буквально взошел на него. Если не предъявлять к человеческой жизни повышенных требований современных европейцев, то можно было бы сказать, что в жизни ему повезло.