– А, ты об этом, – Шахов рассмеялся. – Видел, конечно. Как ты там меня обозвал? Шевченкой?
– Бить будешь? – Геля Соколова-Яснова решила: добром разговор не кончится, старшие товарищи обязательно должны вмешаться, разрядить атмосферу.
– Зачем? Мне понравилось. И вообще, раз пошла такая пьянка, я решил взять сценический псевдоним – Артём Шевченко. Так что, Галуст, пожалуйста, и впредь пиши меня так. И надо ещё подпись под фотографией в фойе поменять. Я, ребята, теперь новую жизнь начинаю…
– Давай-давай… – подытожила Мария Игоревна, уставшая от общения с коллегами. – А мы пока будем собираться. Правда, девочки?
Соколова-Яснова шумно полезла в ридикюль за ключами, но достала носовой платок, шумно высморкалась, словно поставила в застолье жирую точку.
Когда "девочки" собрались, в театре уже никого не оказалось, только дежурное освещение и вахтёрша на выходе. Шли по гулким, закруглённым коридорам (никакой романтики!) без окон. Для новичка эти пространства кажутся запутанными, хотя на самом деле театральная архитектура устроена просто и рационально.
Возвращались домой вдвоём с Макаровой, молча шли через пустой и тёмный горсад, долго ждали трамвая, февральский ветер рвался в подъезды и за шиворот.
В трамвае Макарова села, а актриса угрюмо встала рядом, осколок древней скалы, вглядывающийся в своё отражение, которое накладывалось на пробегающий за окном город, где жилые дома, полные сытых и ленивых людей, и пустые магазины, в которых выключен свет, и товары спят, покоятся до радостного утра.
– Значит, Царь? – невпопад спросила Мария Игоревна, но Макарова её не услышала: трамвай заворачивал на очередном на повороте и колёса его скрипели так, что ничего невозможно было услышать.
Даже название следующей остановки. Когда проезжали мост через городскую реку, актриса огляделась. Уставшая кондуктора клевала носом, других людей в вагоне не оказалось. Макарова думала о чём-то самоуглублённо, и ресницы её подрагивали.
Мария Игоревна поняла, что Макарова больше ей не интересна и она не хочет с ней общаться: одиночество отучило её от частого и обильного общения; театр – не в счёт: в театре не общаются, там только произносят монологи, не учитывая, нужно это кому-нибудь или нет.
Ночью Мария Игоревна опять видела маму. Та явилась к ней в образе балерины, танцующей на пуантах. Музыки Мария Игоревна не запомнила или не слышала вовсе. Мама плыла по сцене в белой, невесомой пачке, задирала ноги, красиво ставила позы рук и сорвала бешеные овации.
Значит, обошлось, значит, прощена. Значит, тапочки пришлись впору.
Мария Игоревна бодро вскочила и попыталась сделать нечто, отдалённо напоминающее утреннюю гимнастику. Обычно в день после спектакля она позволяла себе понежиться в кровати подольше, но сегодняшний день не давал ей права на лень. Ослепительно слепило солнце, небо сияло весенним, голубым цветом, даже собаки, лаявшие за окном, не раздражали.
Мария Игоревна включила телевизор и принялась танцевать под случайную музыку, раз-два-три, раз-два-три. Когда-то она очень хорошо танцевала вальс: был в её судьбе спектакль из жизни Пушкина.
Играла, разумеется, Наталью Николаевну: обнажённые плечи, рассеянный взгляд…
Всеми своими знаниями ("культурным багажом"), навыками и умениями актриса была обязана театру, спектаклям, в которых приходилось играть. Несколько французских фраз, идеально годящихся для светской беседы – из комедии Уайльда про высший свет; знания истории церковного раскола – из инсценировки одного исторического романа; умение вальсировать пришло из роли Натальи Николаевны. И т.д. и т.п.
С помощью таких подпорок, плюс немного профессионального мастерства, очень легко выглядеть умным, высокообразованным человеком. Чем многие актёры (не только провинциальные) и пользуются.
Музыка на телеэкране сменилась говорящей головой президента России.
Путин напутствовал олимпийцев, и просил их привезти как можно больше золотых медалей.
Мария Игоревна, запыхавшаяся, возбуждённая несколькими танцевальными па, застыла перед телевизором: он!
Почему она представляла себе невидимого Игоря затюканным инженером?
По описаниям Макаровой, он же совершенно похож на Путина, такой же тихий, скромный, втихомолку мужественной, с моряцкой походкой.
Точный, сдержанный, аккуратный. Потому-то он так и не решился подойти к своей избраннице, что застёгнут на все пуговицы. Вот она, разгадка.
Путин, улыбавшийся с экрана телевизора, казался Марии Игоревны всечеловеком – любой способен был увидеть в нём родственника или соседа, любой мог наделить его своим собственным содержанием. Вот
Мария Игоревна и наделила. Тем более что на её памяти это был первый президент, которого легко можно было представить ласкающим бабенку, даже, возможно, и самыми изысканными способами. Мария Игоревна поплыла, кинулась представлять, на некоторое время забылась.
Когда отпустило, когда реальность снова встала в невидимые пазы, актриса вспомнила про реального, настоящего Царя, жалко болтавшегося в петле посредине пустого гаража, и влага затопила её теперь уже сверху – сердце, глаза. Как же жалко этого маленького, робкого человечка, отныне лежащего в тёмном ящике вместе с новыми мамочкиными тапочками.
Мария Игоревна исполнилась к покойнику торжественной благодарности.
Но что она могла сделать в ответ? Пойти в церковь, поставить свечку за помин души? Дурным театром отдаёт, память – она же внутри, в сердце и не нуждается ни в каких внешних атрибутах и проявлениях, это Мария Игоревна давно поняла.
Так и собиралась, задумчивая и великолепная, на почту, где полтора дня не появлялась, соскучилась, поди, даже некая нехватка образовалась – тоже где-то внутри, в районе поджелудочной железы.
Прогулка по солнечному городу доставила Марии Игоревне массу приятных минут. Кажется, она даже что-то пыталась петь, мурлыкала под нос песенку из нового альбома Земфиры, услышанную накануне.
Первая радость её ждала сразу же на входе: после болезни на рабочее место вернулась её поклонница, безымянная мышка-старушка в синем халате. Душа Марии Игоревны возликовала. Встав возле окошечка, она завела велеречивые беседы о здоровье, о погоде, о том, о сём, словно бы одноклассницу какую встретила. Или актрису из театра, в котором начинала трудовую деятельность.
От такого обилия внимания важной персоны старушка даже растерялась.
Да и выглядела она, честно говоря, неважно, вот Мария Игоревна и решила поспешать.
Она уже давно решила, что расскажет старухе всю правду. Однако, как ни пыталась, Мария Игоревна никак не могла начать говорить о письмах, а солнце заливало помещение, слепило так, будто бы хотело навести здесь полный порядок, очистить от бактерий потолок и стены, наконец, очистить от непонимания любые человеческие отношения.
Мария Игоревна решила погодить, привыкнуть к мышке, проверить её на
"вшивость". Вот и стояла рядом со стойкой, как ключи в связке, перебирала темы для разговора.
Вторая, тревожная, радость ждала её в абонентском ящике, куда она залезла за газетами, без особой надежды на новые письма. Ан нет, лежало, лежало письмишко – сверху, она сразу же его заметила и замерла, и ухнуло что-то внутри, целый горный камнепад.
– Посмертное,- только и прошептала она, и руки затряслись. Так стояла и смотрела на него, боясь вскрыть, мало ли что.
Так странно: человека нет уже, лежит недвижимый под землёй, а письма его всё ещё совершают перемещения в пространстве, словно дети или незавершённые дела.