Так у тебя тоже "Живой журнал" имеется?
– В Греции всё есть, – уклончиво ответил Шахов и помахал кому-то за угловым столом.
Макарова проводила его жест пристальным взглядом.
– Ну, что ж, иди, коль пришёл. К ребятам-то. Ждут ведь поди…
– Ничего, подождут ещё немного. А я с тобой пока посижу, вон у тебя места сколько.
– Подожди, – не поняла Макарова, – так, значит, у тебя, горемычного, тоже свой "Живой журнал" имеется?
Шахов молча кивнул.
– И какой же ты используешь ник?
– "Хоккей", когда-то я входил в юношескую сборную России по хоккею.
– Правда?
– Обрати внимание на форму носа. – Шахов развернулся в профиль, отдалённо похожий на силуэт с древнеримской монеты. – Память об игре с магнитогорским "Металлургом", видишь?
Макарова сделала вид, что, да, героическое прошлое Шахова не осталось незамеченным.
Теперь настало время удивляться Шахову.
– А ты откуда про "Живой журнал" знаешь?
Макарова загадочно улыбнулась.
– Нет, правда, я не понял. – Шахов задумался, догадка осветила его древнеримское лицо, и он засиял. – А-а-а-а, так ты тоже из наших ?
Ты тоже в Аркаим собираешься?
Макарова пожала плечами: о чём, мол, говорить?!
– Нет, правда, из наших, да? – продолжал допытываться актёр
Чердачинского академического, но Макарова решила не признаваться, сколько будет позволять ситуация. – И какое у тебя погоняло?
– Не скажу. – Макарова решила пококетничать, Шахов понял её по-своему.
– "Не скажу"? Кажется, помню такой ник, но не читал. Не читал…
Как-то мимо прошло… Что же ты раньше не кололась? Такая скрытная… Но я сразу же, ещё тогда в театре, помнишь, подумал, что ты не простая штучка, шкатулка с секретом…
Макарова смутилась. Или сделала вид, что ей неловко. Шахов продолжал анализировать дальше.
– Слушай, а почему ты тогда тут одна сидишь? Почему не присоединишься к всем нашим?
Макарова сконфузилась ещё больше. Шахов глядел на неё, словно бы видел впервые: и на лице его отражались титанические движения мысли.
Словно бы там, с изнанки лба, у него крутятся тяжёлые шестерёнки, смазанные машинным маслом, приводят в движение процессы зарождения новых мыслей, эмоций, которые затем облекались в слова или движения лицевых мышц.
Макарова не торопилась с ответом. Торжественно достала сигарету из почти уже пустой пачки (Дмитрий тут же подсуетился с зажигалкой), вдохнула большую порцию дыма, улыбнулась.
– Ну, понимаешь, я бы не хотела раскрытия своего инкогнито… – как можно тише сказала она, и дым начал выползать из её рта вперемешку со словами, опережая слова.
– Понимаю, понимаю, – осклабился Шахов: мимика его была какой-то крупной, излишне нарочитой.
Чтобы из зрительного зала видно было, догадалась Макарова.
– Но у тебя этот номер не пройдет. – Дима схватил её за руку, словно бы выдергивая из-за стола, и демонстративно повысил голос. – Пойдём, пойдём, я открою тебе новый мир, полный страданий и страстей…
Макарова начала упираться, мгновенно ей стало жарко: кровь ударила в голову, она дёрнулась, свободной рукой схватившись за край стола.
Оставшийся беспризорным, столбик пепла рассыпался мимо пепельницы.
На громко произнесённую фразу стали оглядываться. А Шахову того только и нужно: почувствовав себя в привычной стихии чужого внимания, он приосанился, взгляд его как бы остекленел, стал чужим, невидящим. Макарова сразу же поняла, что добром дело не кончится: надо уходить огородами. Медленно закипала злость – на собственную мягкотелость и на этого гадкого паяца, испортившего ей этот скромный праздник.
Высвободив руку, она нервно кинула роман Акунина в сумочку, побросала туда сигареты, зажигалку… Чёрт, нужно же заплатить за еду.
Ничего, Шахов заплатит. Достала из кармана скомканные купюры, протянула их, изобразив отвращение. – Я пошла, расплатись, здесь должно хватить. – Придала голосу намеренно высокомерные интонации.
Дима увидел перемену, испугался. Или сделал вид, что ему странно.
Театр одного актёра. Изобразил крайнее недоумение, попытался посадить Макарову в прежнее положение.
– Да ты что, повелась-то сразу? Я же не хотел, ты чего, ну, прям бестужевские курсы…
– Если бы я хотела познакомиться с кем-нибудь из наших, -
прошипела она ядовито, постепенно успокаиваясь, – я бы сделала это без твоей помощи. Если я не сижу с толпой, значит, это не входит в мои планы. Понятно?
И она тоже картинно повысила голос. Шахов стушевался: по театру он хорошо знал, что такое рассерженная актриса, поэтому сник, сел, изобразил скромность.
– Ну, что, брат Шахов, комикуешь? – окликнули его со стороны, и Дима надулся.
– Я не Шахов, я – Перцев, – ответил он в сторону с вызовом.
– И слава богу, главное, чтобы на пользу.
К ним подошёл парень из живжурнальной компании, тот самый, которого
Макарова сразу же в Игори записала.
Теперь она смогла рассмотреть его поближе. Залысины превратились в клочья совсем уже редких волос, глаза какого-то выцветшего цвета притягивали и отталкивали одновременно – было в них что-то приятное: или умственное напряжение, или лукавая заинтересованность в собеседнике, Макарова пока что ещё не разобралась.
Но её сразила эта двойственность: с одной стороны, такой, казалось бы, малозаметный в толпе человек, не слишком привлекательной наружности, ничем особенно таким не блещет – вроде бы и взгляд-то остановить не на чем. Но с другой, вглядевшись в такое лицо немного пристальней, замечаешь его странную власть над тобой.
Возможно, потому, что перед тобой – скорпион по гороскопу – Макарова читала в одном журнале, что главная сила скорпионов сосредоточена именно во взгляде. Вот и Шахов стушевался, ушёл на второй план, согласился на второстепенные, не свойственные для его актёрского тщеславия, роли: мгновенно признал нового хозяина положения.
"Игорь" шёл к Диме, разговаривал с ним, но глазами буквально сверлил сидящую за столом Макарову, ей, бедняжке, даже как-то неловко сделалось: ну, нельзя же, в самом деле, так беззастенчиво рассматривать незнакомую женщину.
Именно что незнакомую, потому что, когда "Игорь" подошёл совсем близко, Макарова твёрдо решила, что ошиблась.
Первые слова незнакомца, обращённые непосредственно к ней, были сухи и незначимы.
– Привет.
– Привет.
– Что, Димка достаёт?
Макарова ухмыльнулась (знала, что ей идёт такой, немного вульгарный, тип поведения).
– Попробовал бы он…
Тут встрепенулся Шахов, в роли которого уже давно не было слов.
– Я бы попросил… – Шахов встал на невидимые котурны. Попытался встать.
Незнакомец засмеялся: слишком уж кривляние Димы Шахова было актёрским, рассчитанным, показным. Объяснимым, наконец.
А может быть, решил таким образом скрыть смущение, подумала
Макарова, переждать неловкую паузу.
Ещё Макарова поймала себя на желании понравиться незнакомцу, ну, а что тут такого необычного, тут же одёрнула она себя мысленно, он – мужчина, я – женщина, обычные гендерные войны, добавила она про себя шлакоблок из собственного психоаналитического лексикона.
– А вы что читаете? – потянулся незнакомец к книжке и тут же отпрянул, словно током ударило (холодок разочарования в голосе). -
А-а-а, Акунин… Здорово, наверное?
Это – экзамен , решила Макарова, не нашлась с ответом, пожала плечами, мол, не разобралась ещё. Или (другой вариант): глупости всё это, но вы же, типа, тоже откуда-то знаете цену этой вещи, значит, тоже читали…
Они, надо сказать, больше без слов говорили. Или, точнее, поверх слов: как-то сразу так установилось. И это делало их заединщиками, заговорщиками: потому что слова, то, что на поверхности и доступно всем, как правило, оказывается не самым важным. Не самым существенным.