"способа существования", хоть переучивайся проживать роли по-новому, по-современному.
Поэтому практически все участницы постановки ушли от первоначальных вариантов пьесы, предложенной Галустом, каждой актрисе хотелось внести в работу что-то сугубо личное, интимное. Особенно старалась
Рамиля, на несколько раз переписавшая исходный материал.
Мария Игоревна в новациях не участвовала, она работала, как умела: с самого начала работы в театре её учили чётко и точно следовать букве закона – авторскому тексту. Вот она и шла от слов и за словами – след в след, даже и не думая импровизировать.
Но поиски и находки "девочек" ей, да, нравились. Разумеется, это был другой, не до конца понятный ей театр, где жизнь и искусство смешивались едва ли не в равных пропорциях, однако жизнь приучила
Марию Игоревну к терпимости. Даже если что ты не принимаешь или не в состоянии постичь, просто отойди в сторону, займись тем, что ты знаешь и умеешь.
Так она и играла, выходило, что по контрасту с другими участниками
"проекта".
Рамиля действительно переработала свой монолог самым радикальным образом. Из отстранённого перечисления событий и фактов он стал горячим и рваным, не оставляя никого равнодушным. Стоило Рамиле начать говорить первые слова роли, и все замирали, поворачивали головы к ней, слушали. Слушали…
Начинала она намеренно инфантильно, манерно тянула гласные, незаметно меняясь по ходу развития сцены. Героиня Рамили считала себя роковой женщиной, хотя в финале оказывалась жалким и замороченным утёнком.
Но начало выходило у неё феерическим. Рамиля раскрывала широко глаза, хлопала накладными ресницами, потрясала руками…
– Дело в том, что я на самом деле являюсь роковой женщиной, потому что я ещё до рождения убила трёх людей плюс одну кошку. – Тут Рамиля делала паузу и разглаживала на себе платье. – Начать с того, что сначала нас было двое, в утробе матери. И мы были близнецы, но брат родился мёртвым, потому что я сама не пустила его на волю. Я задушила его пуповиной. Когда у мамы начались схватки, мы вызвали врача, скорая помощь ехала так быстро, что сбила человека с кошкой на руках, которые тут же скончались, не приходя в сознание – и человек, и его кошка (вполне возможно, что он нёс её на руках, потому что кошка в тот момент была беременная). Ну, а первой моей жертвой стал папа – у которого в ночь моего зачатия случился инсульт, послуживший причиной его преждевременной кончины…
После этого Рамиля начинала плакать, потом брала себя в руки и рассказывала историю о моряках из пухлого романа "Порт-Артур", которых она полюбила всей душой и всем своим детским сердцем. Ибо именно "Порт-Артур", а не "Три мушкетёра" или "Унесённые ветром" оказались настольной книгой её детства, самым непосредственным образом повлияв на формирование образа идеального мужчины.
В старших классах средней школы роковая инфернальница увлеклась легендами о рыцарях Круглого стола и короле Артуре, разыскивающем чащу святого Грааля. Теперь она уже точно не сомневалась, что её принца и по совместительству первого мужчину будут обязательно звать
Артуром.
Так оно вышло, правда, случилось всё не так привлекательно и романтично, как в книжках. Артур оказался симпатичным, но замкнутым человеком, торговавшим… впрочем, не так уж и важно, чем он там торговал, сумеречный гений с ямочкой на подбородке, имя, одного имени оказалось достаточно, чтобы героиня Рамили влюбилась в самого первого встреченного в жизни Артура. А тот, не будь дурак, заделал ей ребёночка и смылся в сторону исторической родины.
– Но не Израиля, как вы могли бы подумать… – тут Рамиля лукаво махала пальцем в сторону гипотетических зрителей, – а в Германию, родину "Фауста" Гёте.
Тогда героиня Рамили решила от отчаянья выброситься с балкона, но так и не смогла этого сделать.
– Потому что я понимала, что земля не будет мягкой, понимаете? Я упаду, и буду такой некрасивой, и волосы разметаются по асфальту, и на лице изобразиться гримаса, и я не смогу уже контролировать ситуацию, а ведь это всегда самое главное – всё-всё-всё держать под контролем…
Далее вступала Мария Игоревна, и они пикировались по поводу разных способов предохранения от нежелательной беременности. Нужно сказать, что этот скетч вышел у Галуста особенно смешным и абсурдным.
Последние буквы алфавита Мария Игоревна прошла быстрее, чем рассчитывала. Книжка закончилась внезапно. Конечно, можно было, для очистки совести, взяться за второй том, там, где конторы да магазины, но Мария Игоревна не могла пока что придумать методики поиска Игоря по телефонам учреждений. Она же до сих пор не знала, где он работает!
От всего толстого тома осталась горсть фамилий с номерами, которые так и не ответили. Актриса набирала их несколько раз в день, утром и вечером, по порядку и вразнобой, но ничего не помогало.
Постепенно этих телефонных номеров осталось всего три, выбывание каждого из них давался Марии Игоревне болезненно, очень уж не хотелось расставаться с иллюзией приближения к искомой точке.
Ободряло лишь то, что её таинственный любимчик, прошедший с ней практически сквозь весь алфавит, так и не раскрывался, не подходил к телефону, не брал трубку. Значит, надежда отыскать Игоря через телефонный справочник всё ещё существовала.
Мария Игоревна отчего-то была уверена, что именно этот номер поможет набрести ей на след неуловимого корреспондента, вот и крутила диск своего телефонного аппарата едва ли не через каждые пять минут. Но длинные гудки казались неисправимыми.
Правда, однажды этот телефонный номер оказался занятым. Случилось это в вечер перехода актёров на малую сцену. Левушка дал добро, и в работу над спектаклем впряглись цеха – постановка требовала минимальных декораций. Сам Шахов занимался розысками гинекологического кресла, без которого все прочие ухищрения коллег казались бессмысленными.
Услышав в трубке короткие гудки (признаки жизни!), Мария Игоревна разволновалась так, будто бы ей уже ответили. Ритм этих гудков совпадал с ритмом её учащённого пульса, руки затряслись, и она чуть было не выронила трубку.
Постаралась успокоиться и перезвонила ещё раз, чтобы быть уверенной в том, что она не ошиблась номером.
И снова услышала симфонию коротких гудков, каждый из них имел свою тональность, свой сокровенный смысл. Отсчитав 33 гудка, Мария
Игоревна положила трубку и снова набрала всё тот же заветный номер.
Занято. Занято. Занято.
– Он опять поспал немножко и опять взглянул в окошко, увидал большой вокзал, удивился и сказал… – Когда-то Мария Игоревна играла в детском спектакле по стихам советских классиков, так и остались у неё в памяти обрывки разных текстов, время от времени к месту и не очень всплывающие откуда-то из тёмных глубин.
Она ходила вокруг телефонного аппарата, точно кошка вокруг валерьянки, баюкала его, как ребёнка, обволакивала своим вниманием, меняла милость на гнев, уходила, рассерженная, на кухню, курила в открытую форточку, и дым смешивался с запахом свежей травы, но номер так и не освобождался, короткие гудки, как столбики на обочине скоростного шоссе, по-прежнему не кончались, продолжая нести вахту: ту-ту-ту-ту-ту.
Занято. Занято. Занято.
Гнев сменили усталость и испуг: даже самый одинокий и самый болтливый человек не может висеть на телефоне более пяти-шести часов. Если бы у Игоря были дети, они могли бы сидеть в интернете, но не до поздней же ночи… не до раннего же утра?!