На сей раз полковник молчал недолго.
— Мне кажется, я бы смог интересы общества поставить выше личных моральных принципов.
— И отправили бы десять тысяч женщин и детей на верную смерть?
— Да. Отправил бы. Но рука моя, боюсь, дрожала бы при визировании приказа.
— Бросьте, полковник! Какие подписи, какие приказы… О чем вы говорите? Мы же не дети, чтоб создавать улики против самих себя. Преодолевать нам приходится только муки собственной совести. Оснований к юридическому рассмотрению дела мы не закладываем… А дрожание рук вы преодолеете быстро. Смею уверить вас. Пожалуй, я зачислю вас в штабной резерв. Вы не против?
— Не могу сказать, чтобы я с детства мечтал попасть в штабисты, господин маршал.
— Спрашивая, не против ли вы, полковник, я имел в виду наполнение наших бокалов, — улыбнулся маршал. — В штабной резерв мы зачисляем офицеров без их ведома. И все равно четыре пятых служащих в штабе — карьеристы… Представляете, что было бы, если б подбор велся гласно? Ну, штаб штабом, а на моем месте вы бы как поступили с островом? Учитывая, что печься — прежде всего — нужно об интересах всего Содружества Миров?
— Не знаю, господин маршал. У меня недостаточно знаний для принятия таких решений.
— Н-да… Ну, ладно. Действительно, пристал я к вам не на шутку. Вы уж простите — живых людей вокруг меня мало, и поговорить-то не с кем. Чтобы компенсировать вам доставленное неудовольствие — хотите, я вам покажу своего нового друга? Это как раз тот случай, который вы назвали мутацией.
— Речь идет о представителе местной фауны?
— Да, полковник.
— Вы позволите мне сначала получить свое штатное оружие у вашего секретаря?
Показ
Маршал рассмеялся.
— Это животное — травоядное, полковник. А его нрав мы проверяли эльмадскими ребятишками. Держа всю компанию под прицелом, естественно…
— Ого! — вскричал полковник. — Эльмадские детки? Это нешуточное испытание даже для кадрового психолога!
— Для психолога! Скажете тоже, полковник! — смеялся маршал. — Да любое исправительно-воспитательное учреждение строем вешаться пойдет, если при нем организовать эльмадский детсад! Но это травоядное, знаете ли, ничего — не раздражалось. В худшем случае брало чадо за шиворот и относило к проходной.
— Оно крупное? — поинтересовался полковник.
— Весом — с десяток средних амдиэльцев.
— Большое…
— Пейте, полковник, и пойдем. Оружие вам отдадут на вахте.
Именно такого внимания Моргенштерн и ждал. Его статью восхищался не кто-нибудь, а сам маршал. Время от времени военачальник приводил своих подчиненных — похвастаться дружбой с гордым животным, но в этих случаях Моргенштерн вел себя надменно, и всем своим видом показывал: к людям он — снисходит, но не ко всем. И не всегда. Однако никакой агрессивности конь старательно не проявлял. Люди намеренно создавали ситуации, когда животное должно было рассердиться, но Моргенштерн или игнорировал человеческие хитрости, или показательно пугался. Словом, вел себя как типичное травоядное, да еще и с поправкой на робость местных обитателей.
Не ударил он в грязь лицом ни разу. Маршал показывал его другим амдиэльцам, но чужакам даже погладить себя Моргенштерн не позволял. И прыти особой не выказывал. Благодаря этому держали коня на просторной площадке за символическим ограждением — заборчиком из колючей проволоки высотой в человеческий рост. Собственно, никто не ограничивал его в свободе — но неизбежный элемент непредсказуемости поведения животного мог огорчить маршала. А ну-ка, дозовись коня, который сдуру ускакать может на два десятка километров, пока слегка запыхается!
Конь и сам хотел привязать к себе маршала, и потому как только ему выпала возможность переночевать внутри периметра военного городка, он с удовольствием остался. Вскоре для него отгородили немалый участок земли.
Моргенштерн принимал на спину маршала и гордо возил его по кругу, даже не глядя в сторону воли. Когда маршал хотел, конь переходил на легкую рысь, но никогда не делал резких поворотов и уж тем более не срывался на галоп.