— Цирк дю Солей, это очень здорово, да? — как-то робко спросила Энджи, когда мы в разговоре с Чаком и Альбертом вспомнили Одри.
Альберт от такого вопроса запрокинул голову к потолку и зажмурил глаза, стирая грань между восхищением и возмущением. Чак закрыл лицо ладонью и покачал головой.
— Ты притворяешься что ли? — раздраженно спросил он. — Ну сколько можно строить из себя эльфа!
— Я просто не очень в курсе, — тихо произнесла Энджи, опустив голову и как обычно спрятав глаза.
Я не смог сдержать улыбку. Меня смешил не вопрос, а диссонанс ответов и интонаций. Раздражение Чака против невероятной, непробиваемой искренности новенькой.
— Это очень круто, Энджи, — я даже приобнял ее, такой она казалась наивной и беззащитной перед циничным взглядом Чака.
Она не притворялась, потому что в этом не было смысла. Не было смысла выставлять себя полной идиоткой перед всеми в ситуации, когда тебя и так ненавидит добрая половина труппы. А Энджи действительно недолюбливали. Ей не доверяли. Ее, возможно, побаивались, ведь никто никогда не мог сказать, что у нее на уме. Она была не от мира сего, была странной, как будто аутичной, но беспрекословно следующей предписаниям режиссера. По мере приближения открытия сезона, я начал ловить себя на мысли, что во время совместных номеров мы как будто сливаемся с ней в одно целое, начинаем существовать и двигаться как единый организм. Это невероятное чувство, ради которого я спешил на репетиции как никогда раньше. Я ждал момента, когда мы с Энджи возьмемся за руки и поднимемся под потолок. Самые сложные поддержки удавались с легкостью. Она вписывалась в мои движения, как идеально подходящий кусочек пазла. Ни с кем никогда мне не было так легко и комфортно работать. И в то же время вне репетиций мы оставались с этой странной девушкой безнадежно далеки друг от друга. Мы даже почти не разговаривали, а все, впрочем, не очень настойчивые попытки вытащить Энджи в кафе или в клуб заканчивались неудачно. Она парила где-то в облаках, на известных только ей одной высотах, куда никому из нас, увлеченных собой и праздной жизнью между репетициями, не было входа.
Ванесса, а вслед за ней и многие другие, не упускали возможности поддеть или оскорбить Энджи, практически переступая через правило запрета открытых конфликтов. И хотя на конфликт Сапковски вывести было невозможно — она всегда оставалась улыбчивой и приветливой — в ее сторону иногда летели очень крепкие выражения. Но на этом нарушение всех строгих правил только началось. Удивительно, насколько маленькая хрупкая девушка могла размыть своим мягким характером жесткие границы, которые Грэм Донс сохранял непреступными в течение многих лет.
Помню, как он вызвал меня к себе и сходу, без прелюдий, выложил предложение, которое было больше похоже на вылитое на голову ведро ледяной воды.
— Нил, как ты смотришь на то, чтобы сделать эпизод под куполом без страховки?
— Что? — я вытаращил на него глаза. — В смысле?
Честно признаться, я даже не понял, что он имеет в виду.
— Не ты, — успокоил Донс. — Я про Энджи. Ты, как прежде, будешь закреплен за ноги, с ней — сцепка за руки, но она будет без страховки, — предваряя мои возмущения, он спешно начал объяснять. — Она потрясающе работает на канате без страховки. Мы начинали, конечно, с малой высоты… Внизу установим батут, так что падение не грозит ничем серьезным. Но канат канатом… А если танец в воздухе будет без этого троса… — он мечтательно закатил глаза. — Ты представляешь, Нил, как взлетят рейтинги!
— Ты спятил что ли, Грэм? — серьезно спросил я.
— У нас есть время для репетиций! — быстро затараторил он. — Это безопасно! Я все продумал. Просто уберем трос. Заменим его батутом. Никогда не было никаких заминок! Вы будете сцеплены за руки, ты же…
— Ты совсем двинулся? — громче и настойчивее повторил я. — Слава славой, но ради рейтингов подвергать молодую девушку опасности!
— Да нет никакой опасности! — убеждал Грэм, а я все не мог представить, кто же убедил его. — Батуты все компенсируют! И как мы раньше до этого не додумались…