— Мы друзья с Энджи, — прервал я череду междометий. — Мы партнеры на сцене. То, что мы общаемся и проводим какое-то время вместе, не должно казаться странным, нет?
— Но не то, что она живет в твоей квартире, Нил!
— Она не живет, успокойся!
Меня очень задевали саркастические выпады в сторону Энджи. Она была беззащитна перед такими прожженными жизнью любителями предельно простых связей как мы. Я относился к ней тогда как к младшей сестре и старался оберегать от всего, что могло причинить боль. Я также знал, что порог боли у нас с этой девочкой был разный. То, что могло показаться обидным мне, ее не задевало никак.
Нашего сближения не мог не заметить и Грэм. Вскоре после того разговора с Ванессой, он вызвал меня к себе.
— Что у вас с Энджи? — сходу спросил он.
— В смысле? — не понял я.
— В смысле, ты знаешь правила, Нил!
Я с трудом сдержал смех. Заподозрить кого бы то ни было в сексуальном контакте с Энджи Сапковски! Это было нелепо.
— Грэм! — Протянул я. — Ты в своем уме? Я и Энджи? Ты что думаешь, с ней вообще можно спать? Не говори ерунды!
— Вы живете вместе…
— Она иногда ночует у меня, да, но мы просто друзья. Это же Энджи! Она же…
Пока я пытался подобрать слово, чтобы избежать «сумасшедшая» или «странная», Грэм выдохнул с облегчением.
Чем дальше, тем ближе становилась наша дружба с Энджи. И вместе с дружбой шлифовались наши номера на сцене. Это закономерно — ведь мы почти полностью доверяли друг другу. Я уже даже привык к ее историям про ангелов. Или научился не обращать на них внимания. Я даже привык к тому, как она танцевала на парапетах крыш. Хотя это было безрассудно с моей стороны, в конце концов, я перестал ругать Энджи. Или она убедила меня, что ангелы не падают. Как-то холодным октябрьским вечером Энджи вдруг потащила меня на одну из своих крыш. На одну из тех, где до этого она любила бывать одна. Дул ветер. С Гудзона он нес холодное дыхание осени. Я был в свитере и кожаной куртке. На Энджи были джинсы и легкая кофта с длинным рукавом, которая, впрочем, тепла давала мало.
— Ты замерзнешь, Эндж! — укорял ее я за подобный наряд.
— Не замерзну, Нил! — отвечала она. — Ангелы не мерзнут!
— Ну конечно! Не морочь мне голову!
На крыше ветер был еще сильнее и порывистее. Я снял куртку, подошел и накинул ее на плечи Энджи. Она отстранилась и вернула мне одежду. Потом очень быстро рванула к парапету. Я хотел остановить ее, но она не слушала меня и стала танцевать. Она не боялась упасть. Она не боялась замерзнуть. Она улыбалась, а я сидел, как завороженный, ловя ее движения, готовый в любой момент броситься ловить и саму Энджи. Я боялся за нее. Каждый раз, когда смотрел на ее силуэт, грациозно двигающийся на фоне городской панорамы, я почти не дышал. Но порывы ветра, казалось, не имели над этой девочкой власти. Как и холод не трогал ее. Я взял ее руки в свои, чтобы согреть, но они были теплыми, как если бы она совсем не замерзла.
— Ангелы не мерзнут, значит? — улыбнулся я и обнял Эндж, прижимая ее к себе.
Мы стояли и смотрели на город. А город смотрел на нас миллионами огней, протягивал нам руки-мосты. Так бывало все чаще. Я привыкал к ее безумствам. Я смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд. Она танцевала на парапетах нью-йоркских крыш, а я был ее молчаливым зрителем. Изгибы стройного тела, повороты головы и разлетающиеся на ветру волосы. На крышах всегда было тихо — только вечерний гул и жужжание генераторов — но мы, кажется, слышали одну и ту же музыку.
Помню однажды Энжди подошла ко мне, спрыгнув в парапета, вытащила из кармана маленький белый айпод, молча вставила мне в уши наушники и нажала кнопку «плей». Небольшая пауза, во время которой Энджи быстро вернулась на парапет, а в моей голове громок заиграл Вагнер. Моя спутница делала танцевальные па, изгибалась, как упругая ветка ивы, подпрыгивала и приземлялась легко и безупречно точно на то же место, с которого взлетала. Она была прекрасна. Прекрасный ангел в центре Нью-Йорка, парящий над крышами.
Часто после прогулок по крышам мы отправлялись ко мне и ложились спать. Как всегда Энджи — на моей кровати, а я — поджав ноги, на небольшом диване. Иногда мы бродили по улицам и тогда обязательно находили двоих или троих бездомных, с которыми заводили долгие разговоры. Энджи покупала им пиццу или китайскую еду, горячий чай или кофе, а они в благодарность рассказывали ей свои истории. Она как будто чем-то была привязана к бездомным, как будто видела в них родственные души. Но она и жалела их. «Они отдали все городу, — говорила Энджи, — и поэтому город никогда не оставит их, никогда не отвернется. Как Бог».