— Рождество же, — говорил я, — Ангелы разве не отмечают Рождество?
— Это человеческий праздник, — улыбнулась она.
— Но как же Иисус, Бог и вся эта ерунда?
Энджи рассмеялась. Ее всегда смешило, если я называл Бога ерундой.
— Рождение только для людей имеет смысл, — объяснила она. — Ангелы не рождаются и не умирают. Как и Иисус в своей сущности не подвластен смерти. Он рождался только в человеческом теле, а суть его существовала всегда как божественная часть божественного целого. Поэтому и Рождество имеет смысл только для людей.
— У тебя на все готов ответ, да? — прищурился я.
— Просто ты еще не задавал трудных вопросов.
— Хорошо, я обязательно подумаю над каким-нибудь по-настоящему трудным вопросом. А ты поживешь тут, пока я буду навещать родителей?
— Если ты не против.
— Я только за.
Я обнял Энджи и поцеловал в лоб. Мне хотелось большего. Уже давно хотелось намного большего. Хотелось целовать ее в губы, покрывать своим дыханием, обладать ее телом. Но все это было для Энджи под каким-то запретом. Стоило мне расслабиться и переступить черту, намекнув на физическую близость, ею овладевало чувство вины за то, что она не может дать мне человеческих удовольствий.
Я оставил своего ангела в ставшей уже нашей нью-йоркской квартире. Мне предстояло долгое путешествие. Сначала на самолете до Нового Орлеана, а оттуда на арендованной машине до стоянки бродячего цирка. У моего дома не было постоянного адреса. Даже временный всегда звучал как «поле недалеко от…» В окрестностях моего дома редко бывали приличные отели, поэтому и в этот раз мне пришлось довольствоваться мотелем с обшарпанными стенами и заедающим замком. Впрочем, внутри комната со стареньким телевизором и Библией в ящике оказалась вполне чистой и приятной. Мотель располагался на окраине, и из окон как раз были видны цирковые шатры с развивающимися флагами. Я купил билет на вечернее представление в местном супермаркете и к назначенному времени отправился навестить свое прошлое.
Припарковав машину, я почти сразу оказался в мире так мне знакомом и так мною не любимом — в мире моего циркового детства. Шатры были все те же: главный — для выступлений и два маленьких. Вокруг по периметру стояли трейлеры, обвешанные лампочками и засаленными гирляндами. На территории было так же несколько вагончиков с развлечениями: призовой тир, предсказательница судьбы, сладкая вата и попкорн. Самыми новыми, как всегда, были игрушки в тире. Их чаще всего покупали прямо на месте, в окрестных магазинах. Гирлянды лампочек тянулись от трейлеров к шатрам, мерцали и шипели. Где-то жужжали генераторы — я бы узнал этот звук из тысячи. У входа в большой шатер зрителей встречали два клоуна на ходулях. Один — в ярко красном, другой — в синем костюме. Они громко кричали, хохотали и раздавали детям дешевые воздушные шары. Клеенчатые флажки, развешанные у входа в шатер, развивались на ветру и бились друг о друга, словно птицы, посаженные в крошечные клетки. Сам шатер был все тот же, выгоревший от времени. Часть полосок — светлые, другие — темнее, но красные они или синие — уже никто не мог распознать.
Раньше, очень давно, у нас был слон. Старик Хатхи плохо видел и от преклонного возраста с трудом передвигал ноги, но стоически выдерживал выступления, а перед началом развлекал зрителей на улице, позволяя фотографироваться с собой за символическую плату. Я очень хорошо помню циркового слона. Я любил его и часто приходил, чтобы покормить или просто посидеть рядом. Он был единственным обитателем цирка, с которым мне было хорошо. Хатхи всегда одевали очень ярко в слоновьи наряды с индийскими орнаментами, розовыми, синими, желтыми. Он был талантливым и преданным делу артистом. Зрители тоже любили его. Восхищенно смотрели на него снизу вверх, гладили и буквально визжали от восторга в ожидании появления этого великана на арене. Когда мне было девять, Хатхи умер. Невосполнимая потеря для маленького сына клоунов. Я помню, что был единственным, кто плакал. Почему-то даже дрессировщику Хатхи, мистеру Баусу было наплевать. Или он просто был готов, потому что знал, что старики неизбежно уходят в могилу. Вообще, цирк — довольно циничный и лицемерный мир. Смеха здесь больше напоказ, чудеса только по расписанию, за раскрашенными фасадами трейлеров — старая мебель и протекающие краны, вместо клубничного наполнителя для сладкой ваты — дешевый сироп с усилителем вкуса. Я бы никогда не купил своему ребенку то, что предлагается в бродячем цирке в качестве лакомства. Потому что даже они тут ненастоящие. Я оглядываюсь по сторонам — чуть поодаль от входя стоит большая фигура слона, вырезанная из фанеры. Плоский заменитель Хатхи даже хуже, чем заменитель вкуса в сладкой вате. Рядом с разрисованным куском фанеры фотографируются дети, но даже улыбки у них какие-то ненастоящие. Когда был Хатхи, он заставлял всех смеяться и визжать от восторга.