Вслед за вереницей зрителей я поднялся по небольшой лестнице и оказался внутри главного шатра — как внутри своих детских воспоминаний. Тут тоже все было по-прежнему. Пахло опилками и животными. Пахло старыми складными деревянными стульями и железными заржавевшими балками. Пахло кормом для зверей. Все это смешивалось в моей голове, воскрешая картины прошлого. Мурашки пробежали по всему телу. Я прошел на свое место.
Представление началось. Фокусник, силачи, дрессированные собачки и акробаты под куполом цирка. Когда Лейла делала сальто, а ее брат Микки ловил сестру за руки, по залу пронеслось восхищенное «Ааах». А я видел, что Лейла не тянула носок, что Микки берег спину и поэтому выполнял элементы лишь вполсилы. Я видел, как «грязно» приземлился он после прыжка, как тяжело балансировала Лейла на канате, как едва не сорвалась три раза. Я видел, как не идеальны были их прыжки и перевороты.
В перерывах между номерами зрителей развлекали клоуны. Все те же отработанные номера и лишь пара новых шуток. Отец сильно сдал — от меня грим и расстояние до манежа не могли это скрыть. Мама казалась все такой же, только голос то и дело срывался на высокие ноты. Ничего, совершенно ничего, не изменилось в их жизни. Они передвигались по давно протоптанным тропкам — вымеренным траекториям и даже из зала вызывали для конкурсов людей с тех же мест, что десять лет назад.
После выступления люди быстро расходились. Все спешили домой, продолжить подготовку к Рождеству, обсудить за поздним ужином номера бродячего цирка. Места пустели, и только я оставался сидеть. Я ждал, чтобы спуститься на манеж и, может быть, проникнуться давно забытым духом. Когда все разошлись, между рядами появилась сгорбленная щуплая фигура мистера Нельсона. Он был очень стар, еще когда я жил в цирке. «Представление окончено», — проворчал он, поднимая на меня глаза, но остановил взгляд, стал всматриваться, и потом все же узнал. Мне показалось, он был рад видеть меня, но цирковая жизнь отучила его проявлять искренние эмоции. Зато он, конечно, разрешил мне спуститься на манеж. Оказавшись в магическом круге, я присел на корточки, сгреб с пола немного опилок. Хотел почувствовать их на ощупь, хотел, чтобы запах воскресил детские чувства, но ничего не было. Совершенно ничего. Как будто это место никогда не было моим домом. И ведь цирк совершенно не изменился. Значит, безвозвратно изменился я.
За кулисами было тихо и безлюдно — все снимали грим и переодевались. Только режиссер прохаживался вдоль балок.
— Мистер Фергюсон? — окликнул я.
Он обернулся, стал пристально всматриваться, опустив на нос свои маленькие круглые очки в тонкой оправе, а потом, спустя минуту, чуть не подпрыгнул от неожиданности.
— Нил! — вскинул он руки. — Неужели ты!
Главный режиссер и директор бродячего цирка подошел и обнял меня по-отцовски. Он поправился и обрюзг — отметил я про себя. От него по-прежнему пахло перегаром. Фергюсон заметно постарел, сдал. Как и шатер цирка, он приходил в негодность со временем, выцветал, линял и терял былые краски. Но с заменой шатра смириться было бы гораздо легче.
— Как ваши дела, мистер Фергюсон? — начал я разговор.
— Надо же, какие звезды заглянули к нам в шатер, — словно не слышал меня он. — Я читал о тебе, Нил! Ты настоящая знаменитость! Надо же, а был таким тихим мальчиком… Какая гордость, что ты наш воспитанник!
Он еще долго мог бы рассыпаться в ненужных комплиментах. Хорошо, что кто-то позвал его.
— Очень рад видеть тебя, Нил! — снова обнимая, сказал он и поспешил на голос.
Не сомневаюсь, что Фергюсон был рад. Чего нельзя сказать о моем отце. Он был верен больше старым обидам, чем собственному сыну.
Я подошел к нашему трейлеру. Все тот же грязно-бежевый цвет. Все те же рисунки клоунов на двери. Лестница из трех железных ступенек-перекладин. Вторая погнута слева. На окнах — светлые шторы с кружевной оторочкой. Я словно вернулся в свое детство. Мне как будто снова стало десять лет — даже сжалось все внутри от страха, что сейчас откроется дверь, и там я увижу самого себя. Я сделал глубокий вдох и громко постучал.
— Кого там черт принес! — раздался недовольный голос отца, хриплый, как будто простуженный.