Но тогда, после ухода той молоденькой девочки в Филадельфии, снова что-то было не так. Теперь совершенно по-иному. Я трогал свое лицо, словно пытаясь снять грим, которого не было, словно не узнавая себя. И казалось бы, ничего плохого не произошло, все было, как всегда, но что-то кольнуло меня тогда. Я потушил свет, накинул куртку и вышел из гримерки. На полу, прислонившись к стене, поджав и обхватив руками колени, сидела Энджи. Она не уехала в отель. Я застыл на месте. Мне, пожалуй, никогда в жизни не было так стыдно и мерзко. Она видела ту вырвавшуюся порывом ветра из моей гримерки девушку. Она сидела тут тихо уже достаточно давно. А я… Мне не было противно, когда я трахал ту поклонницу на столике, но как же разрывалось все от стыда при взгляде на Энджи. Нет, она не осуждала меня, даже, казалось, не злилась и не обижалась. Она просто была тогда моим отражением, моим прошлым, настоящим и будущим.
— Почему ты не уехала в отель? — спросил я, с трудом выговаривая слова. Они застревали в горле, царапая его, и вырывались тихим хриплым шепотом.
— Я хотела дождаться тебя, — как ни в чем ни бывало ответила она.
В бессилии от тяжести собственной ничтожности я оперся спиной о стену рядом с Энджи, запрокинул голову, закрыл глаза и запустил пальцы в волосы. Мне было стыдно. Невероятно. Как я мог так поступить? — был не тот вопрос, который крутился на языке. Потому что это был глупый вопрос. Все вопросы, начинающиеся с «как» вообще довольно глупы и бесполезны. Да и если откровенно, я, собственно, был таким как обычно. И надо признать, обычно я был довольно паскудным мерзавцем.
— Прости меня, Энджи, — прохрипел я, сползая по стене.
— Тебе не за что извиняться, Нил! — ответила она.
— Есть, ты знаешь. Прости меня…
— Мне кажется, ты все неправильно понимаешь и представляешь себе, — она погладила меня по голове, — Пойдем в отель. Уже поздно.
Мы поймали такси. Ехали молча. Я смотрел в окно. Филадельфию заносило снегом. Зеленые указатели улиц как будто вздыхали под тяжестью наметенных снежных шапок. Вывески мерцали огнями. Кирпичные стены, пожарные лестницы. Филадельфия — как уменьшенная копия Нью-Йорка. Здесь даже есть скульптура «LOVE», как та, что стоит на пересечении Шестой и Пятьдесят пятой. Но если Нью-Йорк всегда любил меня и принимал, как тысячи других заблудших бродяг, то Филадельфия, казалось, злилась и швыряла в окна машины охапки снега.
— Ну и погодка сегодня! — ворчал таксист, чернокожий мужчина с волосами, заплетенными в тонкую косичку. — Разбушевалась что-то стихия! А вы совсем легко одеты, мисс! — обратился он к Энджи.
— Я не мерзну, — улыбнулась она.
— Надо же! — он присвистнул. — Откуда вы родом? С Северного полюса?
— Из Польши на самом деле.
— Ух, а там холодно, должно быть, в этой Польше!
Энджи засмеялась, а я уже сверлил ее взглядом.
— Из Польши значит? — словно поймав ее на вранье, переспросил я, когда мы вышли из такси.
— Да ну нет, конечно! — она поцеловала меня в щеку.
— Но ты сказала таксисту…
— Зато это заставило тебя посмотреть на меня, — она склонила голову на бок. — А то сидел, уставившись в окно.
— Так ты не из Польши?
— А это важно?
— Да, черт возьми!
— Не выражайся так при мне. У меня нет дома, ты знаешь.
Я кивнул, потому что вновь ощутил тяжесть стыда на своих плечах. Мы поднялись в наш номер, быстро разделись и легли в кровать.
— Прости меня, Эндж, — снова начал я, когда мы уже были в постели.
Невыносимо было от этой интимности, которая возникала между нами. Как будто наши характеры, души проникали друг в друга, становясь одним целым. И как я мог повестись на этот одноразовый секс! Зачем!