В последний день в Филадельфии у нас не было выступлений. Грэму нужно было уладить дела, а у труппы выдалось свободное время. Кто-то готовился завалиться в клуб вечером, кто-то отправился осматривать достопримечательности, кто-то остался в тишине номера отеля и читал. Мы с Энджи взяли итальянскую пиццу, два больших кофе и поднялись на крышу многоэтажного дома. Я не знал, как и когда Энджи умудрялась находить эти крыши — всегда с самыми лучшими видами и самыми удобными для танцев парапетами. Она не отвечала на мои вопросы. Пожимала плечами или отшучивалась, что сбегает ночами, когда я сплю. Хотя такие ли это были шутки?
Порывистый ветер растрепывал волосы Эндж. Холодный воздух проникал мне под куртку, как коварный змей, и сворачивался на груди. Энджи снова была одета слишком легко — в тканевой куртке, джинсах и кедах. Но ее руки оставались теплыми. Я чувствовал это, когда держал ее ладони. Она в самом деле не мерзла, хотя одного взгляда на нее хватило бы, чтобы окоченеть. Мы устроились на парапете, спиной к бетонному обрыву, заканчивающемуся внизу шумной дорогой. С Эндж я перестал бояться падения. Когда я смотрел в ее глаза, мне казалось, ничто не может причинить мне вреда. Мы сидели и пили остывший кофе. Рядом на картонной коробке лежали куски Маргариты. Перед нами простирался умопомрачительный вид на припорошенную снегом Филадельфию. Высокие здания и пропасти этажей между ними. Шпили антенн и несмолкающий гул города. Мы молчали некоторое время. Но не потому, что нам не о чем было говорить. Просто с Энджи я впервые, наверное, стал наслаждаться тишиной. Я учился наслаждаться. Она достала маленький айпод, один наушник вставила себе в ухо, другой протянула мне. Опять звучал Вагнер, «Мелодия любви».
— Это любимая музыка ангелов? — спросил я с улыбкой.
— Вроде того, — ответила Энджи, отдала мне второй наушник и тут же вскочила на парапет шириной не больше полуметра.
Она изгибалась и вытягивалась вверх, словно распускающийся цветок. Ее махи и движения рук были безупречны. Каждый прогиб — воплощение легкости. Она словно парила и точно попадала в музыку, которая звучала у меня в наушниках. Она не слышала мелодии, но та как будто играла у Эндж в голове. Трек сменился на «Вечернюю звезду» из «Тангейзера», и вслед на музыкой сменились движения Энджи. Я вскочил на парапет и подхватил ее. Мы танцевали вместе. А потом сидели и снова молчали. Зачем я выбирал что-то другое, ведь никогда в жизни не чувствовал себя счастливее.
Следующие города пролетели так же. Почти все время между репетициями и выступлениями мы проводили с Энджи. Я отдалился от коллектива. Я не ходил в клубы, на светские приемы, где меня, безусловно, ждали.
Чикаго, Мемфис, Вегас. Аэропорты, взлеты, посадки, короткие сны на высоте тысяч метров. Короткие сны неизменно с Энджи, положившей голову мне на плечо. И потом отели, репетиции, проверки оборудования. Выступления и овации. Автографы и восхищенные критики. Когда они видели Энджи без страховки, у них пропадал дар речи. У них, кажется, немели пальцы на руках, и в статьях выходили одни восторженные междометия. Денвер скосил меня. В Денвере я простудился. Еще в аэропорту почувствовал себя паршиво. Пока добрались до отеля, поднялась температура, заложило горло. Выступать с Энджи Чак никогда бы не стал, и поэтому в тот день никто не любил меня больше, чем Ванесса. Денверу не повезло. Все три дня шоу я провалялся простуженный, с температурой и пришел в себя, только когда вещи уже были вновь упакованы в чемоданы.
— Ты же ангел, — говорил я Энджи. — И не можешь меня вылечить?
— Это не предназначение ангелов, лечить простуду, — отвечала она.
— А какое же предназначение у вас?
— Быть рядом.
Этот ответ, сопровождаемый поцелуем, вполне меня удовлетворял.
Мы приземлились в Сиэтле, на родине «Старбакса» и Курта Кобейна. Все большие города в Штатах похожи друг на друга, но вот в чем штука — у каждого из них неповторимый характер. Потому что характер создают не типовые улицы и небоскребы даунтауна. Душа города складывается из его жителей и немного из погоды. И ни один город в этом плане для меня не сравнится с Нью-Йорком. Сиэтл встретил нас холодными облаками. Публика здесь тоже показалась мне более холодной. И когда мы с Эндж поднялись на Спейс-Нидл, ничего не увидели, кроме облаков, сквозь которые пробивались кое-где верхушки высотных зданий.
Холод Сиэтла вскоре сменился пальмами Калифорнии, Голливудскими холмами, аллеей славы и утопающим в облаках мостом Золотые ворота. Последний пункт нашего тура — Сан-Диего, где и произошло то, чего я давно перестал ждать. Я давно перестал задавать Эндж вопросы, способные вскрыть несоответствия в ее историях. Я перестал искать поводы поймать ее на лжи или выдумке. Я поверил ей. Поверил в то, что она — если и не ангел, как говорила — то точно существо из параллельной вселенной. Впрочем, ангел так ангел. Пусть будет так — решил я.