Я развел руками в отчаянии. Я не знал, что думать, чему теперь верить. Версия с ангелами дала трещину, и эта трещина грозила расколоть все к чертям. У меня не было оснований не верить объяснениям Энджи. Но они шли вразрез с моей верой в ангельское происхождения. А ведь и она далась мне с большим трудом. Я узнал имя психолога — доктор Стив Эндрюс — и решил обязательно нанести ему визит по возвращении в Нью-Йорк.
Офис доктора Эндрюса находился в Бронксе, в высотном здании на пятнадцатом этаже. Я шел к нему, прорываясь сквозь недовольство Нью-Йорка. Город хлестал меня по лицу порывами ветра, бросал под ноги обертки от бургеров и бумажные стаканчики из-под кофе. Дождь лил неравномерно, а тоже порывами, как будто кто-то включил душ и раскачивал его, словно маятник. Прохожие прятались под зонтами, с трудом удерживая их в руках. Те, у кого зонта не было, теснились под узкими козырьками ларьков с фастфудом. Я кутался в воротник своей кожаной куртки. Кто-то налетел на меня сзади — девушка, выставившая зонт перед собой, словно щит против ветра, ткнула меня в спину его наконечником. Извинилась. Побежала дальше, рассекая пространство. Мальчик-подросток бежал вдоль дороги, прикрыв голову сложенной домиком газетой. Женщина в зеленом прозрачном дождевике поверх дорого пальто застыла на бордюре, подняв руку, чтобы поймать такси. Город заливался дождем. Крупные капли широким ручьями стекали по витринам и стеклам машин, как слезы. В воздухе пахло озоном и мокрым железом. Нью-Йорк расширялся, отражаясь в лужах. Я забежал в офисное здание, стряхнул с волос капли, потряс головой.
Я заранее записался на консультацию. Доктор Эндрюс ждал меня и встретил очень приветливо — как и положено психоаналитику встречать своего потенциального пациента. Но я был клиентом иного рода. Я сразу стал расспрашивать об Энджи.
— Вы ее родственник, мистер Гэллахар? — вежливо спросил Эндрюс. Так вежливо, что, кажется, даже бушующий за окном Нью-Йорк притих.
— Нет, — ответил я, и психоаналитик не дал мне закончить.
— Поймите меня правильно, — отрезвляюще нейтральным тоном стал объяснять он заученные наизусть правила, — Есть врачебная этика, и я ей связан. Насколько мне известно, у мисс Сапковски нет родных. Если вы хотите что-то узнать о ее визитах ко мне, то придется вам прийти вместе. В противном случае, боюсь, не смогу помочь.
— Я ее друг. Мы живем вместе, работаем вместе… Поймите, мистер Эндрюс, это очень важно…
— Я не обсуждаю дела своих пациентов ни с кем, мистер Гэллахар.
— Я люблю ее, доктор, и хочу ей помочь. Я нашел у нее эти таблетки, — на столе оказались три оранжевые баночки. — Я почитал о них. Вы выписали?
— Я не буду это обсуждать…
— Прошу вас! Скажите мне, что с ней! Зачем ей таблетки? Что вы знаете об Энджи?
— Если вы любите ее и живете с ней, мистер Гэллахар, — скептически сощурился он, — то должны бы знать о ней больше моего. Разве не так?
Не знаю, наверное, вид у меня был отчаянный или упрашивал я очень убедительно, но после довольно продолжительного диалога доктор Эндрюс все же согласился поговорить об Энджи. Хотя, скорее всего, решающим аргументом стал тот момент, когда я сорвался и схватил его за грудки.
— Хорошо, хорошо, — кивнул он, смахивая мой гнев со своей рубашки. — Что вы хотите знать, молодой человек? Давайте поговорим об Энджи Сапковски, если уж вы так настаиваете.
Он рассказал мне, как Энджи впервые пришла к нему, как он говорил с ней, что за лекарства выписал. И все время в его речи звучало предательское «расстройство личности». Звучало так часто, что могло бы натереть мозоль на языке. Это выражение пугало меня, а Эндрюс все ближе подбирался к сути, мастерски переводя разговор на то, что было известно мне.
— Итак, мистер Гэллахар, — очень вкрадчиво спросил он, — Что именно Энджи рассказывала вам? Как она вам объясняет свои странности?
— Она говорит про ангелов, — ответил я.
— Понятно, — кивнул доктор. — Значит, все то же самое…
— Вы тоже слышали ее истории?
— Непременно… — он задумался. — Именно поэтому, мистер Гэллахар, вы должны понимать, как важно ей принимать лекарства. Только медикаментами можно пробить эту защитную стену и выяснить, наконец, что же произошло с этой девочкой, как ей помочь.
И я выложил ему все. Все до последнего слова. Все, что Энджи с таким трепетом доверила мне. Но у меня было одно весомое, как мне казалось, оправдание — я сам верил в то, что говорил.