— А кто мне запретит? — она вздохнула, словно я совершенно ничего не понимал в ее мире, словно не было там никаких ангелов. — Ты что ли?
— Расскажи мне, в чем дело!
— Ни в чем, — она взбодрилась, — Пойдем домой. Достало все здесь.
По дороге мы молчали. Мы шли мимо кучки чернокожих подростков, стоявших кругом и пританцовывающих под музыку из бумбокса. Мимо совсем молоденькой девушки, выгуливающей на поводках сразу пять маленьких собачек. Мимо дорожных рабочих, оставивших свои отбойные молотки и присевших на парапеты булочной. Всё вокруг как будто застыло в немом спектакле. Из подземки вырвалась вереница людей. Они пронеслись мимо, едва не снеся нас с Энджи. Нищий у входа в метро что-то как будто говорил и как будто обращался к нам, но я не слышал. Кто-то отключил звук в городе. Энджи вырубила громкость в моем сознании. Здания надвигались и окружали нас кольцом из кирпичей и бетона. Я взял Энджи за руку.
Дома мы тоже молчали. Мы не поднялись на крышу, хотя я звал. Никогда раньше Энджи не отказывалась провести время на крыше. На парапете она не танцевала уже неделю, и я начал скучать по этому.
— Не хочу, — ответила она. — Давай просто дома посидим. Зачем куда-то ходить. Может, телек посмотрим?
Она взяла пульт и нажала кнопку. Я кинул быстрый взгляд на журнальный столик, где лежал, заваленный газетами и книгами ее айпод. Наушники выглядывали из-под завала, как ослабленные руки человека, застрявшего под обломками здания. Они тянулись и просили помощи. Уже неделю я не слышал Вагнера.
Мы просидели около часа. Она — на кровати, накручивая свои длинные волосы на палец и распуская. Я — за письменным столом, делая вид, что чем-то занят. Потом я подошел к Эндж, хотел обнять ее, но она выскользнула и утащила меня в спальню. Там мы снова занимались любовью. Не говоря ни слова.
Утром стало еще хуже. Депрессия опутывала Энджи все плотнее. Но есть еще одно чувство, которое свойственно людям и которое никогда не относилось к Энджи Сапковски. Страх. В тот день на тренировке она попросила меня пристегнуть ей трос. Я застыл в изумлении. Я не думал тогда о Грэме, о его ожиданиях. Не думал, как отреагируют критики и публика, которые ходили на наше шоу специально посмотреть на «порхающую девочку». Я не думал даже: «Слава Богу, теперь никакого больше риска». Я просто был подбит этой просьбой.
— Ты уверена? — только и смог процедить я.
— Да, — тихо, едва слышно, ответила она. — Я боюсь упасть.
Молча я пристегнул к ее поясу страховочный трос. Репетиция шла из рук вон плохо. Холодно, сковано и как-то напряженно. Наверное, остальные тоже заметили это, но меня атмосфера просто выводила из себя.
— Что с тобой? — спросил я, когда мы обедали в кафе неподалеку от театра. — Что происходит, Эндж? Ты сама не своя. Ты двигаешься по-другому…
— Хуже? — перебила она.
— По-другому. Тебе страшно…
— А что, людям не может быть страшно?
— Не тебе…
— Я хреново себя чувствую, Нил, — довольно грубо, насколько она могла быть грубой, оборвала Эндж. — Надоело все. Сдохнуть хочется. И не спрашивай меня ни о чем, прошу. Раньше не спрашивал и сейчас не спрашивай. Хорошо ведь, что в сексе у нас все наладилось…
Я хотел ответить, что не хорошо. Хотел сказать, что не так важен для меня этот секс, что куда важнее моя Эндж, мой ангел. Куда важнее всех этих заморочек. Но промолчал. Раздавленный новой Энджи, которую я совершенно точно не знал.
За пару дней депрессия достигла таких масштабов, которые я не мог себе даже представить. Грэм снял нас с выступлений и долго расспрашивал меня, что происходит. А я не мог ничего ему ответить. Я думал только о том, что каждое утро и каждый вечер Эндж заходила в ванную, открывала зеркальную дверцу шкафа, доставала оттуда оранжевые баночки и принимала нужное количество таблеток. Таблеток, которые должны были вылечить ее личность. Таблеток, которые вместо этого разрушали ее душу, превращая в бездонную черную дыру. Пустота — вот самое ужасное, что может овладеть человеком. Ярость, ненависть, — все это не так страшно. Все это проявления жизни. Пустота — это смерть. Энджи была пуста уже несколько дней. Я видел это в ее глазах, когда держал ее за руку. Я видел это в том, что она больше не появлялась на крыше, больше не сбегала по ночам из дома навестить какого-нибудь местного нищего и купить ему большой бургер с горячим чаем. Она заходила по утрам в «Старбакс» вместо того, чтобы купить кофе у продавца хотдогов.
— Привет, красавица! — по обыкновению кричал он ей.