— Знаете, я раньше читал, что когда человек теряет руку или ногу, он продолжает ее чувствовать. Я тоже их чувствовал. Особенно когда просыпаешься, но еще не проснулся до конца, кажется, они на месте. А как шевельнешься, сразу все становится понятно.
— Это проходит. Пока мозг не адаптируется.
— Помню, только сбросило меня с БМП, мне даже как-то смешно стало. Чуть другана своего, что спас меня, не послал свою руку искать. Говорил ему что-то, а самому смеяться хотелось.
— Это последствия травматического шока, — пояснила она, чтобы отвлечь его. — Есть две фазы шока. Эректильная и торпидальная. При эректильной больной может быть подвижен, артериальное давление кратковременно повышено, пульс учащен.
— Как? Эректильная? — переспросив, усмехнулся Степан. — Похоже на эту… эрекцию.
— Господи, вы, мужики, просто неисправимы! — засмеялась Галя.
— Слово похожее, — смущенно оправдывался он.
— А это что такое? — спросила она, заметив под ним краешек бумаги.
— Так, ничего… Вообще-то это я вам хотел отдать.
— Так отдавай.
— Я передумал.
— Ладно, сама заберу. Нечего мне тут стерильность нарушать. Вот новости…
Она вытащила из-под него листок бумаги, вырванный из обыкновенной школьной тетради, и замерла.
На листке шариковой ручкой была нарисована девушка, в которой Галя узнала саму себя, свою улыбку, ямочки на щеках…
— Это ты рисовал? — поинтересовалась она, чуть стягивая маску.
— Вам нравится?
— Ну, на самом деле мои глаза не столь выразительные и чуть раскосые, но в остальном… неплохо.
— И ничего не раскосые! Замечательные глаза.
— Мамочка дорогая! Да ты мне никак комплименты делаешь?
— А что в этом плохого?
— Честно? — склонила она голову.
— Желательно, — преувеличенно горестно вздохнул Степан.
— Совершенно ничего плохого. Рисунок мне очень нравится. — Галя наклонилась и поцеловала его в щеку. — Спасибо.
— Я могу нарисовать еще хоть десять, — с энтузиазмом предложил Степан.
— Ну уж нет! — засмеялась она. — Думаю, этого будет достаточно.
— Но мне не трудно.
— Охотно верю, — согласилась Галя. — Но давай я закончу с тобой, а потом мы как-нибудь поболтаем.
— Обещаете?
— Если будет время.
— Так вы обещаете? — настойчиво спросил он.
— Ты всегда такой неугомонный?
— Почти все время, — усмехнулся он.
Галя натянула маску и принялась обрабатывать остатки его руки.
Он не произнес больше ни слова. Вполне возможно, из-за боли ему трудно было говорить. Она видела это по его потемневшим глазам. Но ни звука, ни стона не сорвалось с его побледневших губ.
Скольких вот таких вот пареньков она перевидала. Некоторые целыми днями только и делали, что потерянно смотрели в потолок. Некоторые были озлоблены. Некоторые постоянно жаловались, требовали внимания. В их душах жило отчаяние, которое можно было понять. Еще вчера здоровые молодые парни вдруг становились беспомощными. Их жизнь и быт теперь зависели от врачей и родных людей. Зависели полностью. А ведь каждый из них тем или иным путем добивался самостоятельности. Они отвоевывали ее у мира взрослых. Новое положение инвалидов психологически отбрасывало их на самое дно социальной лестницы. Отлично осознавая это, многие отчаивались. Они требовали жалости к себе. Иногда чрезмерно требовали.
Но немногие, такие, как этот Степан, боролись. Боролись за то, чтобы выкарабкаться, вновь стать там, откуда их сбросило несчастье. Такие люди вызывали уважение.
Вот и Галя чувствовала невольное уважение к Степану, так стоически выдерживавшему свою боль. И эта боль не казалась загнанной внутрь. Он явно не озлобился, и явно не поплывет по течению потом, когда выйдет из госпиталя. Это было видно по нему. Степан не из тех людей.
И в то же время Галя его не понимала. Странный он, этот парнишка. Словно он совершенно не осознавал, что теперь придется жить не так, как он жил до этого. Не так, как все. А ему это было словно безразлично. Он шутил над собой, тогда как другие вообще избегали говорить о своих травмах. Тем более таких…
Именно в этот момент она почувствовала, что хочет знать о нем больше. Просто было интересно, что он за человек, этот двадцатилетний паренек с обритой головой и беззлобным взглядом.
Ничего личного.
Абсолютно ничего личного.