Сам Виктор интуитивно это понимал. Он осознавал свое уродство в этом новом мире, где нет смертельной, будоражащей кровь опасности, где граждан развозит общественный транспорт, где полно беззаботных людей. И это делало его жизнь еще мучительнее, несмотря на то, что он вырвался из пасти Смерти, пожертвовав рукой. Но эта жертва теперь казалась бывшему спецназовцу слишком значительной. Значительнее оставшейся у него жизни. Потому он и отталкивал от себя любимых людей. Отталкивал и тоже заставлял страдать.
Степан понимал, что должен что-то сказать, но не находил слов. Не было слов для человека, все еще жившего рейдами, засадами, атаками и маневрами.
И Степан не хотел быть таким. Просто не хотел, и все.
— Для нас война закончилась, — произнес Степан. — Нельзя все время думать о ней. Так и с катушек съехать недолго. Надо жить, чтобы не быть в тягость другим. Надо, Витек, самому дерьмом не быть и делать так, чтобы о тебе как о дерьме не думали.
Спецназовец резко повернулся к Степану и ухватился за его здоровую руку.
— Я не дерьмо, — проговорил он с ненавистью. — Я не дерьмо! И никогда дерьмом не был. А вот вам, салагам сраным, не понять, когда то, чем ты жил, вдруг нахрен вдребезги. Вдребезги!
Курившие в холле притихли и повернулись к ним.
— «Война для нас закончилась», — передразнил Виктор с искаженным от ярости лицом. — Что вы, зелень, можете понимать? Вас призвали, вы оттрубили свой срок, и домой, под мамкину юбку! А это моя работа! Там пацаны мои! Они там мочат этих тварей бородатых! А я тут! Тут! Понимаешь? «Для нас война кончилась»… Это для них, — он указал дрожащим пальцем на темное окно, — вот для них война кончилась! Для всех этих чистеньких мудаков на улицах она кончилась, так и не начавшись! Они язычками только могут, только друг у друга отсасывать умеют… Вот они из меня дерьмо делают! Они! Это они кричали, что нам не нужна война! Вопили во всю глотку, когда мы этих шакалов могли добить в ущелье еще в первую войну! Перед Западом согнулись! Попку сами оголили — нате, пендюрьте! А теперь что? Мужики в цинках! Каждый день! Каждый е…й день!
— Пусти, — спокойно сказал Степан. — Я тоже служил, и мои друзья тоже сейчас там.
Виктор тяжело дышал ему в лицо, но все же отпустил руку.
— Ладно, извини, солдат. Просто меня все это бесит. Наташка моя из себя выводит. Канючит каждый день: «Иди к папке моему в охранники. Кому ты еще такой нужен?» А мне, блин, милосердие не надо.
Отбросив сигарету, Виктор вышел из холла.
Милосердие…
Вранье. Оно надо было всем. Но в этом мало кто мог признаться.
Милосердие и любовь. Всего лишь милосердие и любовь.
Не больше.
Но что может быть больше этого?
Все, кроме этого, — пепел и прах.
Пепел и прах…
7. Золотые мальчики
— Я не пойду! — решительно сказала Галя.
— Пойдешь! — настаивала Оксанка.
— Да вы что, взбесились все, что ли?!
— Что на тебя нашло в самом деле? — недоумевала подруга.
Они шли через госпитальный парк в хирургический корпус, набросив на плечи теплые солдатские халаты, так как апрель был холодным.
— Ничего на меня не нашло. Просто мне хватило последних бабушкиных «смотрин» месяц назад. По горло и выше.
— Господи, ну поцеловал он тебя разок, от тебя что — убудет? Как дикая кошка, ей-богу! — негодовала Оксана. — После этого что, надо всех мужиков возненавидеть?
— Причем тут это? Мне просто противно, когда все так…
— Как? Ну, как?
— Как в клубе по разведению собак. Откровенное сводничество. И все ждут, получится или не получится.
— А как ты хочешь?
— Не знаю! Но не так.
— Ага, — кивнула Оксана. — «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь».
— Что в этом плохого? — пробормотала Галя.
— Только то, что нечаянную любовь ждут одни дуры. С таким же успехом можно ожидать падения кирпича на голову. И то надо приложить усилия, чтобы пойти на стройку.
— Ксана, что ты от меня хочешь? — с усталой обреченностью спросила Галя.