— А, до меня начинает доходить! Вы же с Оксаной работаете в госпитале. Там, кажется, лечатся солдаты из Чечни. И что же я, по-вашему, виноват в том, что их там калечат? Но люди умирают и калечатся и в Африке. Мне что, чувствовать вину и за африканцев?
— Мы с вами говорим на разных языках, Юра. Остановите машину и возвращайтесь к своим гостям. Они, вероятно, уже вспомнили о вас.
— Черт возьми, да что же это такое! Впервые в мой день рождения меня облили с ног до головы грязью, но… но почему-то я чувствую себя виноватым!
— Остановите машину, — снова попросила Галя.
— Нет, погодите! В любом случае, почему вы считаете себя вправе осуждать меня?
— Я вас не осуждала. Я только поставила перед вами зеркало. Всего лишь. И не моя вина, что отражение вам не понравилось. Хотя, возможно, это действительно неудачный день для подобных откровений. Простите. Я не хотела испортить вам праздник.
— Но испортили, — хмуро отозвался Юра. — Вот уж действительно — «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи».
— Остановите машину…
— Мы уже почти приехали. За поворотом ваша Ивантеевская.
— Я выйду тут, — упрямо повторила Галя.
Она вышла из машины и еще раз сказала в открытое окно:
— Не обижайтесь, Юра. Не обижайтесь… И прощайте.
Чем дальше она уходила, тем острее колола ее совесть.
«Господи! Наговорить такое почти совершенно незнакомому человеку! — думала она. — Несла полный бред! Стыд-то какой! Он пригласил тебя на день рождения, подвез до дома, а ты: «Я вас стукну». Вот ненормальная!»
Галя буквально спиной чувствовала, как он смотрит и смотрит ей вслед, и от этого становилось только хуже. Она прижала сумочку к груди и побежала, только бы избавиться от этого взгляда.
Бабушка, к счастью, давно спала, поэтому Галя была избавлена от утомительных расспросов.
Быстро переодевшись, она юркнула в постель.
Хаотичные мысли стучали в ее голове в такт биению сердца. Ни сосредоточиться, ни забыться. Печаль заволокла сердце. Печаль самого неясного свойства, самого неуловимого происхождения, как и все женские печали, испытываемые помимо всех прочих печалей и горестей. И тогда тайный сумрак застилает глаза. Уж и слезы сами собой текут. И нет, казалось, такой силы, которая бы остановила их. Они сами собой накатывали изнутри, подобно морской волне, омывали соленой горечью душу и изливались в никуда.
Утром Галя проснулась с опухшими глазами. Стараясь не разбудить бабушку, она быстренько позавтракала, оделась и выбежала из квартиры.
В госпитале ее встретила Оксана. Глаза подруги пытливо сверкали.
— Ну что? Рассказывай! — прошептала она, уволакивая Галю после пятиминутки и обхода в уголок.
— Что рассказывать?
— Почти все видели, как вы танцевали, а потом вместе ушли.
— Поздравь тех, кто это видел, с хорошим зрением.
— Что-то случилось? — сразу насторожилась подруга.
— Ничего, — пожала плечами Галя.
— Совсем ничего?
— Смотря что ты имеешь в виду.
— Ты поехала к нему домой?
— Нет, конечно же.
— Тогда куда ты исчезла? — озадаченно спросила Оксана.
— Просто ушла. И вообще, Оксана, я больше не пойду на такие сборища.
— Тебя послушать, так можно подумать, что я привела тебя в притон, а не приличный клуб.
— Вот и не надо меня никуда водить.
— Да что случилось-то? О чем вы с Юркой говорили?
— О жизни.
— Он тебя обидел, да?
— Нет, Юра был настолько любезен, что подвез меня почти до дома.
— Ничего не понимаю… Он что, просто тебя подвез? И ничего не…
— Я же сказала, ничего не было.
— Так ты из-за этого расстроилась? — хихикнула Оксана. — Ну, это на Юрку похоже. Я же тебе говорила. Он сначала о высоких материях любит поговорить, Пастернака почитать, в Большую Медведицу пальцем ткнуть, а уж потом все остальное…
— С чего ты решила, что я расстроена? Или расстроена именно из-за этого?