А по поводу того мужика с апельсинами так мы можем прикатить к нему и разобраться что к чему. Только скажи. Все после дембеля приедем и надаем ему по шарам, пофиг его бабки. Ты главное не теряйся. Главное чтобы хрен был. А он у тебя остался я сам видел (ха-ха-ха!).
Вот и все на этом мой запас мыслей кончился. Я сейчас только и думаю как бы завтра еще день продержаться.
Привет тибе от всех наших.
Как там вообще Москва? Ты пиши. Письма получать клево. Пока Степа. Твой друган Петюня».
«Привет, Петюня!
Спасибо за письмо. Я рад, что вы все там держитесь молодцом. Так и надо. Но главное, чтобы вы все живы остались. Это важно. Я только сейчас понял, насколько это важно. И не столько для меня, сколько для родных и близких.
Однажды я проснулся и подумал: «Как хорошо, что я жив. Как хорошо, что живы другие. Мы все ЖИВЫЕ!» Я радуюсь тому, что могу говорить, могу есть, могу двигаться, могу думать о будущем.
И все вспоминаю тот день, когда мы напоролись на засаду. Ты меня спас, Петюня. Нашел и спас. Сколько бы я там лежал, если бы не ты. Моя мать тебя видеть хочет. Говорит, что ты ее второй сын. Приезжай к нам. Обязательно приезжай.
Москву я почти не видел, но вокруг грязь и слякоть. Идет то снег, то дождь. А у вас там, наверное, уже тепло. «Зеленка» проклятая поперла вовсю.
Хотел тебе сказать, чтобы ты пока не писал мне по этому адресу. Меня опять переводят в Бурденко. Врачи говорят, поднялась температура. Че-то крутят, сам не знаю. Может, ничего серьезного.
Передавай всем нашим привет.
До свидания.
Твой друг Степан».
10. Сны
Он врал. Знал, что с ним происходит что-то не то. Что-то такое, против чего он был бессилен бороться. С хандрой, с протестующими после нагрузки на тренажерах мышцами, с кучей ерундовых мыслей можно было совладать. Но как совладать с горячечной лихорадкой, поселившейся в каждой клеточке тела?
Степану было плохо. Врачи подозревали гепатит. С каждым часом ему делалось все хуже и хуже. Но обратно в Бурденко он ехал даже с каким-то облегчением. Несмотря на то, что предстояли капельницы, уколы, таблетки, процедуры. Странно, но это резкое ухудшение не слишком беспокоило его. Степан верил, что все будет в порядке. И мать с сестрой убеждал в этом. Убеждал, как только мог, потому что видел их страх, скорбь и боль. На все его уговоры мать только отвечала: «Ты ж дитя мое родное, как мне не волноваться? Вы у меня одни. Кровиночки родные. Где у вас болит, там и у матери. Где у вас слеза, там и у меня».
А потом Степан остался один на один с коварным врагом, поселившимся в организме. Врачи лишь помогали в борьбе с ним, но бой вел Степан. Ему снились в это время странные сны. Он видел фантастический город, скованный морозами и засыпанный снегом. Все дома были заперты, и никто не открывал на стук. Если он обращался к одинокому прохожему, тот убегал, втянув голову в плечи. Промерзшие улицы освещало низкое солнце, но от его холодного света делалось еще тоскливее. Степан брел по этим улицам, пока не вышел на городскую площадь. Она была безлюдна. Посреди площади он заметил большую статую крылатого ангела. Почти такую же, какая стояла в парке его родного города, и к которой любили приходить влюбленные, уверенные в том, что прикосновение к ангелу подарит им вечную любовь. Но этот ангел был больше. Гораздо больше. Иней сделал складки бронзовых одежд ангела почти белыми. Он весь сверкал в лучах холодного солнца. Скорбь читалась на его бронзовом лице. Казалось, что ангел хочет согреть руки, сложенные в молитвенном жесте, своим дыханием. Но даже дыхание было ледяным. Ничто не могло согреть ангела и воздух вокруг него…
Степан просыпался, но воспоминание о холоде оставалось. О холоде, продиравшем до самых костей, и о чувстве одиночества в том заснеженном городе из сна. И как приятно было осознавать, что в реальности ничего этого не было. Все вокруг очень его поддерживали. Именно поддерживали, а не жалели, так как он делал все, чтобы не вызвать жалость у окружающих. И главное, не позволять самому жалеть себя. В жалости к самому себе скрывалась слабость. Внутренняя слабость, подтачивавшая душу, была страшнее любой болезни.