— Господи, я уже думала, что она оставила меня в покое! — простонала Зоя Даниловна, хватаясь за виски. — Я думала, что она уже никогда не возникнет в моей жизни!
— Почему ты ее так ненавидишь? Почему? — тихо спросила Галя. — Ведь не из-за того, что она меня бросила. Это началось еще раньше. Правда?
Зоя Даниловна, всегда державшая марку и подчеркивавшая, что женщине столько лет, на сколько она выглядит, теперь выглядела намного старше своих 62. Но в ее глазах появился почти фанатичный огонь, от которого Гале стало страшно.
— У меня нет желания обсуждать это с тобой. Я и так сказала достаточно. А теперь оставь меня. Я устала.
— Ты ответишь мне на один вопрос, бабушка?
— Только если он будет действительно последним.
— Ты знаешь, где моя… мама жила или живет сейчас?
— Не знала, не знаю и знать не хочу, — отрезала Зоя Даниловна, отворачиваясь.
Судя по всему, на этот раз она сказала правду.
11. Откровения
Зима уходила. А вместе с ней уходил коварный враг, таившийся в теле Степана. Теперь у него было больше времени на занятия на тренажерах и на упражнения во владении протезами. Теперь лишь чуть осторожная походка да палочка, на которую он опирался, выдавали его увечье.
Ему удалось убедить мать уехать домой, в Запеченск, так как жизнь в Москве стоила недешево, да и в общежитии у Ольки стали намекать, что пора бы нелегальной постоялице съехать. Мать уехала, только когда подробно расспросила у врачей, не случится ли чего с ее сыном еще раз. Те обещали через несколько дней снова отправить Степана в Химкинский реабилитационный госпиталь, а уж оттуда — домой. «Ну, поправляйся, сынок, — сказала она на прощание. — Слушайся врачей. Делай все, как они говорят. А мы тебя будем ждать. Все будем ждать. Во дворе у нас все про тебя расспрашивают. Даже из горисполкома звонили, сказали, что всем, чем смогут, помогут. Ну, смотри тут, сынок. Постарайся поскорее вернуться. Работу тебе найдем, не переживай. И будет у нас все хорошо».
Он и хотел бы не переживать, да не получалось. И все потому, что все это время Степан почти не видел процедурную медсестру Галю. А если и встречал в коридоре, то она, даже здороваясь, его, казалось, совсем не замечала. Странная она ходила, задумчивая. И не было видно, чтобы с Оксаной Романовной, которую все в отделении называли Змейкой, шепталась о чем-то своем, девичьем. Да и не до разговоров Змейке сейчас было. Случился у нее со старшей медсестрой скандал. В принципе, многие знали, что заведующий отделением неравнодушен к Змейке, а тут вышло так, что пришла в отделение его жена, показала Змейке анонимное письмо и прямо спросила, правда ли то, что в нем написано. Змейка, судя по всему, отпираться не стала. Однако в почерке узнала руку старшей медсестры, Маргариты Ивановны. Все, конечно, было тихо, келейно, но шила-то в мешке не утаишь. Слухи об этой истории ползли и ширились.
Только одна Галя не участвовала в обсуждении последних событий, оставаясь в стороне от них, никем не замечаемая, одинокая и… какая-то потерянная.
Случилось так, что как-то вечером они остались в холле одни. Галя нервно курила, пуская дым в открытую форточку.
— День добрый, Галина Антоновна, — поздоровался он, присаживаясь рядом.
— А, это ты, Степа, — слабо улыбнулась она. Курила Галя редко. В основном, когда нервничала. Противный вкус дыма помогал успокаиваться, сосредотачиваться только на этом вкусе, а не на том, что бурлило в душе.
— Я скоро снова уезжаю. Казалось, она его не услышала.
— Я хотел вам подарить кое-что, — произнес Степан.
— Да? Что же? — очнулась она от своих размышлений.
Степан ловко вытащил откуда-то сзади сложенную вдвое ученическую тетрадь.
— Что это? — взглянула на него удивленно Галя.
— Посмотрите, — пожал он плечами и подал тетрадь.
Открыв первую страницу, она не могла удержаться от улыбки. Это был меткий шарж на Маргариту Ивановну. Ее острый вздернутый нос, казалось, был еще острее и выше, высокий белый чепчик походил на феодальный замок, а она сама куда-то бежала с копьем наперевес. Следующий шарж изображал Белоусова. Мягкие, добрые глаза составляли контраст с несколько угрюмой внешностью начальника. Потом был шарж на Оксанку. Ее Степан изобразил в виде обольстительной полузмеи-полуженщины. Взгляд ее был пронзителен и строг.