Но Небесный червь времени поедает жизнь даже Брю, как и мою, как и вашу, ведь и так нелегко жить в мире где ты старишься и умираешь, так зачем же вдобавок жить не слыша гармонии?
98
Давайте будем как Дэвид Д`Анжели, будем молиться в одиночестве на коленях - Давайте скажем "О Выдумавший все это, смилостивись" - Давайте молить его, или это, чтобы эти выдумки были милостивыми к нам - Чтобы мир был спасен надо лишь чтобы он, Бог, выдумывал милостиво - А каждый из нас и есть Бог - Кто же еще? Кто же еще когда мы молимся стоя в одиночестве на коленях?
Мир души моей в этом.
А еще после сейшна мы пошли к Мэлу (Мэлу Назывателю, Мэлу Даммлетту) и вот он Мэл, в своей аккуратненькой тряпичной шапочке, аккуратной спортивной рубашке и жилетке в клеточку - но бедняжка Бэйби, его жена, она сидит на бензе[110], и когда он выходит с нами за выпивкой она становится страшно подозрительной - Год назад я уже говорил Мэлу слыша как они спорят и ругаются с Бэйби, "Да поцелуй же ее в живот, просто люби ее, не спорь" - И это помогло на целый год - Мэл работает весь день развозя телеграммы для Вестерн Юнион, бродя по улицам Сан-Франциско с тихим взглядом умиротворенных глаз - Теперь он за компанию идет вместе со мной до того места где я припрятал бутылку в выброшенной коробке из китайской лавки, и мы немного прикладываемся к ней как в старые времена - Он завязал с выпивкой, но я говорю ему "Эти несколько глотков тебе не повредят" - О Мэл был серьезным любителем выпить! - Мы валялись на полу включив радио на полную катушку пока Бэйби была на работе, мы валялись там с Робом Доннели в холодные туманные дни и просыпались только чтобы добыть еще бутыль вина - четвертушку токайского - чтобы выпить ее под новый взрыв разговоров, и потом засыпали опять на полу все трое - Самый паршивый запой который у меня когда-либо был - через три дня такой жизни чувствуешь что тебе крышка - И в этом не было никакого смысла
Господи будь добрым, Господи будь милосердным, как бы тебя ни звали, будь милосердным - благословляй и присматривай.
Присматривай за своими выдумками, Боже!
Так оно все закончилось и на этот раз, мы напились, нас сфотографировали, мы заснули у Саймона и утром в журнале оказались Ирвин с Рафаэлем и я, все вместе, отныне навсегда неразрывно связанные в наших литературных судьбах - Должно быть непростая штука все это фотографирование
Я стою в ванной на голове чтобы не болели ноги из-за всего этого пьянства-курева, и Рафаэль открывает двери в ванную и вопит "Смотрите! Он стоит на голове!" и все бегут подивиться, включая Лазаруса, и я говорю "О черт."
Поэтому позднее этим же днем Ирвин говорит Пенни "О иди и постой на голове на углу на улице!" когда она спрашивает его "О что же мне делать в этом безумном городе и с такими безумными типами" - Заслуженный ответ, но все же не стоит детям воевать. Потому что мир в огне - и глаз в огне, и то что он видит в огне, и само зрение этого глаза в огне - и это значит только то что все кончится чистой энергией, и даже более того. Все кончится блаженством.
Обещаю.
Я знаю это потому что это знаете вы.
Вверх к Эрману, вверх по этой странной горе уходим мы, и Рафаэль играет свою вторую сонату Ирвину который до конца не врубается - Но Ирвин приходится понимать столько всяких вещей о человеческом сердце, о том что это сердце говорит, что у него не хватает времени понимать гармонию - Он понимает мелодию, драматические Реквиемы которыми он дирижировал передо мной как бородатый Леонард Бернстайн, до самых их грандиозных взмывающих руки к небесам апофеозов - И я говорю ему, "Ты был бы хорошим дирижером, Ирвин!" Но когда мы слушали Бетховена до самого рассвета пока крест не забелел над крышами городка, его костистая печальная голова начала понимать гармонию, священный покой гармонии, и симфонией Бетховена не нужно было дирижировать - Или дирижировать пальцами играющими его сонаты
Но ведь все это разные формы одного и того же.
Я знаю что нехорошо прерывать рассказ такой болтовней - но я должен сбросить это со своих плеч или мне вообще конец - я просто загнусь
И хотя "просто загнуться" не значит просто загнуться, а есть лишь часть золотой бесконечности, все же приятного в этом мало.
Бедняга Эрман, он валяется совсем никакой из-за температуры, я выхожу и звоню его доктору который говорит, "Не могу ничем помочь - скажите ему чтобы пил побольше и отдыхал".
И Рафаэль кричит "Эрман ты должен показать мне как играть на пианино, показать мне музыку!"
"Как только мне станет получше"
Это печальный день - и на залитой немилосердным солнцем улице бритоголовый художник Левескье отмачивает этот свой безумный танец который пугает меня, он похож на пляшущего черта - Как только эти художники способны такое выносить? Кажется, он кричит что-то насмешливое - И мы втроем, Ирвин, Раф и я, идем вниз по сиротливой дорожке - "Пахнет дохлой кошкой", говорит Ирвин. "Пахнет прекрасным дохлым япошкой", говорит Рафаэль, опять натянув рукава на руки и вышагивая вниз по крутой дорожке - "Пахнет дохлой розой", говорю я - "Пахнет прекрасной сытной кормежкой", говорит Ирвин - "Пахнет Силой", говорит Рафаэль - "Пахнет грустью", говорю я и добавляю - "Пахнет безразличными розовыми лососями" - "Пахнет сиротливой сладогоречью", говорит Ирвин
Бедный Ирвин - я смотрю на него - Мы знакомы уже пятнадцать лет и смотрели встревоженно в глаза друг другу среди пустоты, теперь все подходит к концу - наступает тьма - и нам понадобится все наше мужество - мы повернем все то так то эдак в радостной солнечности наших мыслей. Через неделю все позабудется. Зачем умирать?
Мы грустно подходим к дому с билетом в оперу данным нам Эрманом который не может пойти, и говорим Лазарусу чтобы он приоделся к своему первому в жизни вечеру в опере - Мы завязываем ему галстук, выбираем рубашку Причесываем волосы - "А чего делать надо?" спрашивает он
"Просто врубайся в людей и в музыку - будут давать Верди, давай я расскажу тебе все о Верди!" кричит Рафаэль, и объясняет заканчивая долгими рассказами из истории Римской Империи - "Ты должен знать историю! Ты должен читать книги! Я скажу какие книги тебе надо прочесть!"
Саймон уже тут, окей, мы берем такси в оперу и высаживаем там Лазаруса и идем повидаться с МакЛиром в баре - поэт Патрик МакЛир, наш "враг", согласился встретиться с нами в баре - Мы оставляем Лазаруса среди голубей и людей, внутри сверкают огни, оперная публика, именные шкафчики раздевалок, коробки, занавеси, маски, будет опера Верди - Лазарус увидит все это сквозь громыхание грома - Бедный парень боится идти в одиночку - Он беспокоится о том что люди скажут про него - "Может ты встретишь там каких-нибудь девушек!", уговаривает его Саймон и подталкивает ко входу. "Давай же, сейчас твой шанс порадоваться жизни. Целуй их, щипай и мечтай об их любви"
"Окей", соглашается Лазарус и мы видим как он скачет к опере в своем собранном с-миру-по-нитке костюме, галстук развевается на ветру - целая новая жизнь для "симпатичного юноши" (так назвал его школьный учитель), вот так вот вприпрыжку в эти оперы смерти - оперы надежды - ждать - наблюдать - Целые жизни проведенные в мечтах об ушедшей луне.
Мы двигаемся дальше - таксист, вежливый негр, слушает с искренним интересом как Рафаэль объясняет ему все о поэзии - "Ты должен читать поэзию! Ты должен врубаться в красоту и истину! Что ты знаешь о красоте и истине? Китс это сказал, что красота есть истина и истина есть красота, ты красивый парень и должен знать такие вещи"
"А где же мне взять эти книжки - в библиотеке, наверное..."
"Точно! Или иди в магазины на Норт Бич, накупи там маленьких брошюрок стихов и почитай что измученные и голодные говорят про измученных и голодных".
[110] Тут было "she is sick on Milltowns", я долго ломал себе голову, а потом выяснилось, что это такой наркотик типа бензедрина с чем-то еще.