Теперь она – посвященная.
Глава тридцать четвёртая
ТАНЦЫ ВДВОЁМ
Танцы вдвоём, странные танцы…
Танцуй под дождём,
в переходах подземных станций.
Танцы вдвоём…
(«Технология»)
Лазарь и Синильга продолжали ежедневно встречаться. Постепенно их общение приняло более разнообразный характер. Синильга знакомила инока с близкими ей людьми. Она была горячо влюблена в «белую эмиграцию», последних представителей которой успела застать, когда приехала в Америку. Правда, эти люди уходили один за другим…
Вместе с Синильгой Лазарь побывал в гостях у милой старушки Татьяны Алексеевны. Ее дом напоминал музей дореволюционной России. Бережно хранимые иконы, книги, картины, предметы быта – все здесь напоминало о былом. Татьяна Алексеевна родилась во Франции, в семье белого офицера и вышла замуж за казака. Она пережила Лиенц, где ее муж вместе с другими казаками был выдан англичанами на расправу «советам». Татьяна Алексеевна, будучи в то время беременной, спаслась при выдаче, но потеряла ребенка: ее били сапогами по животу, и вскоре случился выкидыш. Она не любила говорить о трагедии Лиенца, только часто повторяла: «Если бы наши мужья нас тогда послушали… Ведь мы говорили – не верить англичанам. Помню одну казачку, которая на коне скакала рядом с грузовиком, увозившим ее любимого, и умоляла его спрыгнуть, но тот до конца верил, что англичане не сдадут казаков красным. А те сдали. И мы наших родных и любимых больше никогда не видели…» Потеряв мужа и ребенка, Татьяна Алексеевна так всю жизнь и прожила одна, бережно храня воспоминания и находя утешение в православной вере и русской культуре.
В другой раз Синильга привела Лазаря в гости к Нине Петровне, которую она с любовью называла «бабушкой». В ее доме все напоминало простой здоровый быт прежних крестьян. Нина Петровна была родом из Белоруссии, и ее дом напоминал сельскую хату: большой красный угол с множеством лубочных изображений святых, кружевные занавески на окнах, тюль на кровати. Гостей она подчивала тоже по-домашнему: самодельным квасом, малосольными огурчиками, пирожками собственной выпечки и отварной картошкой с грибным соусом.
Судьба Нины Петровны сложилась менее драматично, чем у Татьяны Алексеевны, но, как и у всех людей этого поколения, жизнь была непростой. В советское время ее семья продолжала жить по-православному, и, хотя храм в селе закрыли, в доме Нины Петровны продолжали совершать тайные богослужения. В результате, перед самым началом Второй мировой войны, отца Нины Петровны арестовали «за хранение религиозной литературы» – богослужебных книг. Началась война. Во время налета немецкой авиации тюрьму разбомбили. Многим узникам удалось скрыться среди царившей паники. Под покровом ночи отец вернулся домой и до прихода немцев прятался в погребе. В конце войны, не дожидаясь возвращения «советов», семья Нины Петровны вынуждена была покинуть родной дом и уйти на Запад. Уходили почти всем селом. По окончании войны семья оказалась в Бразилии, затем переехала в Северную Америку. Здесь Нина Петровна вышла замуж за Трофима, ладного украинского паренька с похожей судьбой. У них родилось несколько детей, один сын стал диаконом. Сейчас Трофим уже упокоился, дети разъехались, и Нина Петровна доживала свой век одна. День у нее начинался и заканчивался молитвой. Несмотря на почтенный возраст, она была энергичной и деятельной, старалась помогать новоприехавшим из России эмигрантам, трудилась в храме за свечным ящиком, нянчила внуков. Нина Петровна действительно стала для многих, даже не родных людей доброй заботливой бабушкой. Частенько она приговаривала: «Дай Боже, чтобы мне всегда было, чем людей угостить!»
Сегодня Лазарь и Синильга гостили у Станислава Федоровича. Это был обаятельный старик, державшийся молодцевато. Его родителям после революции удалось эмигрировать из СССР в Польшу, где Станислав Федорович жил до Второй мировой войны. С юности он впитал идеалы Святой Руси и всю жизнь посвятил России и борьбе за ее освобождение от коммунизма. По окончании войны Станислав Федорович переехал в Америку. Он рьяно занимался практической работой и состоял в многочисленных белоэмигрантских организациях. Все силы уходили на это, потому свою личную жизнь он не устроил, оставшись холостяком. Одевался Станислав Федорович элегантно и строго, напоминая офицера Белой армии. Говорил на хорошем русском языке, с приятными архаизмами старого времени.
– Что ж? Соловья баснями не кормят. Прошу к столу, дорогие гости! Отужинаем, – хлопотал Станислав Федорович, усаживая Синильгу и Лазаря. – Живу один, так сказать, без прекрасной дамы, так что уж извините, если что не так.
– Все так, дорогой Станислав Федорович, вы всегда вкусно угощаете, – поспешила успокоить старика Синильга, садясь к столу.
После ужина потекла беседа. Синильге хотелось показать Лазарю, насколько поразителен мир таких людей, как Станислав Федорович, насколько глубока и крепка их любовь к родине, несмотря на то что в современной России многие из них никогда не были. Но для Синильги они сами являли собой «Россию», – ту дореволюционную, императорскую, овеянную славными легендами и тайной.
Станислав Федорович отличался словоохотливостью, и Синильга лишь направляла разговор в нужное русло. Лазарь слушал внимательно, перед ним словно оживало малоизвестное прошлое.
– Трудно самим о себе свидетельствовать, – говорил старик, подливая гостям чай. – Да, мы сыны России, оплакивающие ее. У меня одна старинная знакомая в Аргентине, так никогда и не приняла местного гражданства, считая себя гражданкой Российской империи… Но нужно справедливо смотреть на вещи, и тогда должно признать, что ни одна империя не разрушилась, пока была духовно здорова, а если империя рушится, значит, внутри нее произошли какие-то необратимые изменения. Как думается, одной из причин падения русской православной монархии стало забвение частью народа своей исконной исторической задачи – сохранения православной церковности и государственности. Однозначно, советские не имели духовной и политической преемственности от исторической России. Появилось великое «Белое дело», «Белое движение». Русское «Белое дело» в его лучших проявлениях имеет глубокий смысл – религиозный, патриотический и государственный. Первое, военное проявление «Белого дела» – это лишь начало. «Белая борьба» продолжалась и продолжается. Мы в эмиграции с юности заучивали постулаты «Белого дела» по нашему замечательному философу Ильину. Красиво ведь. Душу возвышает. Послушайте: «Господь зовет! Сатаны убоюсь ли?», «Моя молитва, как меч; мой меч, как молитва», «Служу России, отвечаю Богу», «Молиться, любить, творить и умереть в свободе», «Учись любить царя», «Любовию ведом, жертвою очищаюсь». Не нужно, разумеется, идеализировать. На земле даже самое светлое человеческое дело не совершенно до конца. Но, тем не менее, можно говорить, что после видимого поражения Белой армии начался Великий исход. Исход этот нужно понимать в духовном смысле, как исход народа Божия, избравшего мысленную пустыню вместо жизни под знаменами богоборцев. Исход этот начался не только в страны изгнания, но и в России – во внутренние катакомбы, в сокровенные катакомбы русской православной души…
Слушая Станислава Федоровича, Лазарь подумал, что он напоминает ему старика Архипыча. Тот о многом успел беседовать с Лазарем в абхазском отшелии. «Вот ведь, – думал инок, – жили они по разные стороны "железного занавеса", никогда друг друга не видели, а рассуждают, как родные братья, как братья по духу».