Лазарь утвердительно кивнул головой.
– Однажды одна сияющая маленькая звездочка, любуясь с небосклона землей, увидела на темной глади океана свое отражение… И полюбила его. И ночь для нее стала светла, как день, и земля дорога, как небо… И небо, благословив любовь, отпустило свое дитя. Не отрывая взгляда, звездочка тихо и радостно спустилась к своему отражению. И случилась встреча. И соприкоснулся космос с океаном, и обрела звезда форму, прочность и жизнь. И жизнь была в ней, – Синильга замолчала. Теперь ей трудно было говорить, сердце учащенно билось и дыхание перехватывало.
Лазарь осторожно положил свою руку на руку Синильги (впервые за все время их общения) и сказал:
– Влюбленные видят свое отражение в глазах друг друга. Посмотри мне в глаза, девочка, я хочу видеть в твоих глазах свое отражение.
Синильга робко посмотрела на Лазаря, очами, влажными от слез, и произнесла прерывающимся голосом:
– Когда мы встретились, я поняла, что эту легенду я сочинила про тебя. Ты моя небесная звезда, а я твое отражение…
– Да, – просто и спокойно согласился Лазарь, сжимая руку Синильги.
Они замолчали.
Нелегко описать чувства, переполнявшие девушку. Ей было радостно и страшно одновременно. Она сидела рядом с человеком, с которым так горячо мечтала быть. Он держал ее за руку, и они до конца открыли свои души. В сознании Синильги пульсировали слова: «Я сейчас счастлива!» Тот самый момент, который десятки раз рисовался в ее воображении, вдруг стал реальностью. Это было даже больше, чем счастье, и ей хотелось глубоко прочувствовать, понять, прожить и запомнить происходящее.
Лазарь был непривычен к подобным разговорам с женщинами. В его жизни такое вообще случилось впервые. Чувства и мысли рвались наружу, но он сдерживал себя и, не сказав вслух, мысленно произнес: «Мое сердце переполнено к тебе любовью и нежностью до краев – настолько, что, кажется, оно вот-вот разорвется…» Но Синильга не нуждалась в словах, глаза Лазаря сказали ей все.
Она осветила темноту ночи своей улыбкой и сказала:
– Знаешь, я поняла значение слова «ненаглядный». Ведь не наглядеться!
* * *
Ночью Лазарь долго не мог уснуть: ходил взад и вперед по комнате, вспоминал свою жизнь, пытался молиться, мысленно обращался к старцу Салафиилу и, конечно же, думал и думал о Синильге.
Наконец под утро он забылся и проспал несколько часов.
Перед самым пробуждением ему привиделась лесная дорога. Сквозь таинственный утренний туман проступали зеленые силуэты деревьев. Было свежо. Царила тишина. По дороге плавно и величаво ехали двое всадников: он и Синильга. Они словно сошли со страниц рыцарских романов. Их изысканные одежды указывали на давние времена. Лазарь был задумчив, Синильга горько плакала…
Инок очнулся, резко встал с постели и вновь принялся ходить, будто и не спал. Потом сел к столу, немного успокоился и, сам не ожидая того, написал слова, в которых высказал все, что в муках родило сердце. Ни до, ни после, в течение жизни, он не писал ничего подобного.
Любовь
Мне было предсказано, что ты будешь плакать.
Но ты не плачь! Ведь это неправда. Ведь предсказания иногда не сбываются.
Верь.
Девушка в зеленой парче, шитой золотом, в берете с пером павлина, девушка на белом коне…
Как твое имя? Где я видел тебя? Уже ль никогда не увижу?
Я вижу тебя всегда.
А первый раз видел во сне, когда был маленьким, и ты была маленькой, а скорее – только что родилась.
Тогда мы играли в снежки на белой горе и смеялись. Я запомнил твои глаза навсегда. Любовь.
Лазарь и вправду в детстве видел сон, запомнившийся на всю жизнь. Там была девочка, образ которой запал в душу. Его сердце радостно замирало при одном только воспоминании об этом заветном образе. Иногда Лазарю казалось, что он видел во сне не просто девочку, а собирательный образ любви человеческой. С годами сон почти забылся, но сейчас все воскресло с необычайной ясностью.
Лазарь не сомневался – во сне он видел ее… Синильгу.
* * *
В это время около дома, где находился Лазарь, появились двое.
Глава тридцать восьмая
ОСЕНЬЮ В ГОРАХ
Если Ты хочешь, то земля станет мёртвой;
если Ты хочешь – камни воспоют Тебе славу;
если Ты хочешь – сними эту накипь с моего сердца.
(«Аквариум»)
В середине октября в горах шла борьба тепла и холода. Нагретые за лето камни еще держали тепло, и солнце иногда совсем не по-осеннему пригревало, но в другие дни вдруг все окутывала морось дождя, а ветры приносили студеное дыхание надвигающейся зимы.
Лиственные деревья наполовину облетели. Их поредевшие кроны не были уже такими торжественными, как прежде, и напоминали стареющего красавца, изо всех сил старающегося не растерять красоту. Зато внизу, под деревьями, расстилались ковры бурых, ярко-гранатовых и желто-охристых листьев.
Пустынники уже окончили основную подготовку к зиме: дрова были напилены и уложены в дровницы; провизия, бензин, одежда и прочее на зиму было принесено «снизу». Сейчас делались последние перед зимой вылазки. Темнело рано, и на улице у костра сидеть было зябко, так что основное время братия проводила по кельям – в молитве, чтении или беседах.
Последние два дня не было ни солнца, ни дождя. Земля немного подсохла, ходить по склону стало удобнее – ноги не скользили о мокрые листья.
Иеросхимонах Салафиил сидел в гостях у монаха Давида. Келья Давида по совместительству являлась продовольственным складом: вдоль стен громоздились пакеты и мешки с сухарями, гречкой, рисом, овсянкой, сахаром и мукой. В углу выстроилась батарея пластиковых бутылок с подсолнечным маслом. Неровный красноватый свет, вырывавшийся из приоткрытой дверцы печки-буржуйки, облизывал помещение длинными языками.
Старец вплотную придвинулся к печке и грел руки у открытого огня. Поленья уютно потрескивали и время от времени пускали в келью струйки сладковатого дыма. Долговязый монах Давид устроился на мешках с провизией, усердно дуя на жестяную кружку с только что заваренным травяным чаем.
– Когда смотрю на огонь, вспоминаю историю, – тихо говорил отец Салафиил. – Человек встретил беса в горах. Дело было таким же холодным вечером, как сегодня. Ничего для разжигания костра у того человека не было, и он попросил беса дать огня. «У меня нет огня», – ответил бес. «Как? Ты из ада и у тебя нет огня?» – удивился человек. А бес объяснил: «Каждый приходит к нам со своим огнем»… Верно, огонь страстей посильнее и погорячее обычного пламени.
Старец взял полешко и подкинул его в жерло буржуйки. Хорошо высушенная древесина легко поддалась огню.
– У меня из головы не выходит паломник Виктор, что третьего дня у нас был, – опять заговорил старец, плотно прикрывая дверцу буржуйки. – Он мне рассказал про свою семью: его дед после революции отрекся от священства. Причем в душе он веру вроде бы сохранял, но сыновья выросли атеистами, да такими, что когда дед умер и Виктор на его могиле против воли своего отца и дядьки поставил деревянный крест, то они крест выкопали, разрубили и выкинули. Виктор все это сильно переживает. Но в этой семье есть хотя бы кому за род каяться. А в других семьях? Ты представь, сколько до революции было церквей и монастырей на Руси? Бесчисленно. И куда делись все эти священники и монашествующие? Всех расстреляли? Нет. Расстреляли многих, а остальные где растворились?.. Часть ушла в катакомбы и на нелегальное положение, кто-то ушел за границу, но я тебе точно скажу – было, кроме этого, и огромное число отречений. Огромное… Я много знаю таких историй. Но если даже не говорить об отречениях священников и монахов, то коли каждый в истории своей семьи копнет, отыщет нечто подобное. Кто-то в институте научный атеизм сдавал и говорил, что Бога нет; кто-то участвовал в комсомольских демонстрациях, кидал иконы в огонь; кто-то подгонял трактор, чтобы храм рушить, всего и не перечтешь. Думаешь, со мной не случалось ничего такого? Случалось. Нас-то воспитывали с идеей служить народу и бороться за угнетенных всего мира. Старый самообман Прометея. И герои для подражания все были, как на подбор, – прометеи. Однажды, когда мне было лет двенадцать, случилось страшное: я, прочитав роман Этель Лилиан Войнич «Овод», решил повторить «подвиг» главного героя романа и… молотком расплющил маленькое оловянное Распятие. Помню ясно эти минуты. Озорной жутковатый подъем в душе. Украдкой вхожу с молотком и крестиком в отхожее место, затворяю дверь. Кладу на цементный пол Спасителя, беззащитно раскинувшего руки на кресте, и бью, бью, бью… – старец замолчал, сокрушенно качая головой. На лице отразилось страдание, словно рассказанное случилось вчера. – Но здесь не то странно, что я поступил, как безумный волчонок, а то, что Распятый, Которого я бил молотком, простил мне это – и меня же, покушавшегося Его убить, спас от смерти духовной и физической, «ибо так возлюбил Бог мир, что послал Сына Своего Единородного, дабы не судить мир, но чтобы мир спасен был Им».