Не зная, чем заняться, я поднялась в свою комнату. Так я оказалась здесь. Я по-прежнему записываю все в дневник, но не могу объяснить, зачем. Зачем я вообще что-то делаю? Возможно, я нахожу какое-то странное утешение в том, что могу записать все черным по белому, чтобы это существовало хотя бы на бумаге. Ведь я опасаюсь, что это существует только у меня в голове. К тому же в моем дневнике уже описано столько ужасов, что не будет никакого вреда, если я добавлю к ним еще парочку по собственной воле, а не по принуждению.
Мне уже все равно. Друзей у меня нет, но есть хотя бы дневник.
Позднее.
Недавно заходила Анджела — узнать, не расспрашивала ли меня мама о несчастном случае с Урсулой или о чем-нибудь еще. Она казалась очень самоуверенной и абсолютно невозмутимой и вскоре ушла, велев мне взять себя в руки:
— Это еще не конец. Предстоит развязка.
Я только что видела (из окна), как она шла через лужайку на прогулку с Кеннетом. У них был такой беззаботный вид!
Мисс Перкинс пришла и сказала, что мама ждет меня в будуаре. Все кончено.
Поздно вечером.
Кажется, я спасена!
Да, дорогая мама приняла меня в своем будуаре. Она лежала в шезлонге. Я знала, что выгляжу бледной и потрясенной, а в голове был такой сумбур, что я не представляла, как выдержу испытание, которое, несомненно, меня ожидало.
Мама велела мне сесть на стул напротив нее. После короткой паузы, во время которой мне казалось, будто от моего сердцебиения вся комната ходит ходуном, мама заговорила, тщательно подбирая слова.
Она сказала, что Урсула тяжело больна. Доктор Хант сообщил, что из-за несчастного случая у нее помутился рассудок, и это вызвало очень опасную форму бреда. Мама добавила, что бедняжка пока не в своем уме — в этом нет сомнений.
— Ведь ты наверняка согласишься, Виктория: все, что она говорила, — полнейший вздор, чепуха и чистая выдумка.
Во время разговора мама неотрывно смотрела на меня, но в эту минуту отвела взгляд, и краска залила ее лицо и шею.
Я сделала вид, будто не заметила, теребя свой влажный носовой платок. Видя, что она ждет ответа, я тихо сказала:
— Да, мама.
Этот ответ был бессмысленным, но именно его она хотела услышать и поэтому вздохнула с облегчением. Затем мама продолжила:
— Урсула уедет завтра, как только прибудет сиделка. Твою подругу отвезут в Лондон, где ей смогут оказать надлежащий уход. Надеюсь, ты не забудешь Урсулу в своих молитвах, ведь Дьявол не разбирает в своей злобе, кого ему поразить. Ты не увидишь ее вплоть до отъезда — в этом нет необходимости, и я запрещаю тебе делать то, что могло бы причинить ей вред. Никаких посещений — доктор Хант распорядился, чтобы ее не навещали даже самые близкие друзья, пока она не поправится. Пожалуйста, не заходи в северное крыло. Любой шум может ей повредить.
Я ответила так же, как и прежде.
Довольная моей покорностью и кажущимся безразличием, мама затем расспросила меня о происшествии. Я повторила все, что мне велела сказать Анджела, под конец разрыдавшись оттого, что приходится так долго лгать маме прямо в лицо. Но она выслушала меня с полным доверием. У меня сердце кровью обливалось.
Мама подозвала меня к себе и, успокоив, предложила прямо сейчас встать вдвоем на колени и помолиться об Урсуле.
Пока мы еще стояли на коленях, мисс П. постучала в дверь и вошла, не дожидаясь разрешения от мамы. Казалось, она пришла в ужас — я имею в виду маму — и мгновенно выскочила из комнаты.
Возможно, Урсула снова раскричалась.
Думаю, именно это заставило мисс Перкинс прервать нашу молитву.
Вечером снова пришел викарий, но он не остался на ужин. Я встретила его на лестнице. Вид у него был такой растерянный, что, кажется, он не узнал меня и выбежал из дома, точно за ним гнался сам Дьявол.
Мисс П. не спустилась. Мама сказала, что она ухаживает за Урсулой.