Как я и ожидала, Анджела и Кеннет вели себя очень непринужденно. Они поддерживали спокойный разговор, который приличествовал случаю. Мама, безусловно, это одобрила и позже поблагодарила их за помощь в беде.
Я обрадовалась разрешению лечь спать пораньше… Ах, как бы мне хотелось быть такой же, как они! Но я слегка…
И все-таки меня мучает совесть. Если бы не это!
Только что заходила Анджела — я как раз закончила писать. Она была без Кеннета и объяснила объяснила его отсутствие необходимостью соблюдать осторожность:
— Проверим, умеешь ли ты собой управлять, Виктория. Кстати, твоя мать в шоке. Все гораздо хуже, чем мы с тобой представляли. Она пыталась расспрашивать меня об Урсуле. Но все прошло гладко. Я просто прикинулась идиоткой. Признаюсь, я подумала, что старая дура помрет от конфуза! — При этом Анджела рассмеялась, и у нее по щекам потекли слезы.
Возможно, я почувствовала облегчение или нервы у меня совсем расшатались, но, к своему крайнему ужасу, я тоже неожиданно засмеялась. Пара слезинок даже капнули на страницу.
Мой любимый Кеннет уехал в Лондон, но перед этим принес мне еще одну тетрадь — такую же, как подарила мама. Мы нашли название магазина — небольшой ярлычок внутри, и Кеннет подменил дневник.
Нам пришла в голову великолепная идея: я заполню его на тот случай, если мама когда-нибудь попросит показать свой дневник. Это ужасно нудное занятие — я уже исписала целых тридцать страниц, и все они скучные-прескучные!
Урсула уехала десять дней назад. Мама попросила меня не говорить о ней, объяснив, что эта тема причиняет слишком много огорчений и даже вспоминать об этом не хочется… Викарий тоже уехал. Он останется на время в Лондоне — поближе к Урсуле. Его временно заменит какой-то молодой человек, которого мы еще не видели.
Июль подходит к концу. Потом наступит август, минует сентябрь, и тогда… Анджела обещала показать мне сегодня ночью, зачем носит корсет с остриями на груди…
Жорж Батай
Аллилуйя
Катехизис Диануса
I
Прежде всего, ты должна знать, что всякая вещь, обладающая явным обликом, имеет также скрытый. Твое лицо благородно, в нем — истина глаз, которыми ты хватаешь мир. Но причинные места, скрытые волосами под твоим платьем, не менее истинны, чем твои губы. Эти места тайно открыты для скверны. Без них — без стыда, связанного с их функцией, — истина, предписываемая твоими глазами, была бы скудна.
Твои глаза открыты звездам, а причинные места, спрятанные под волосами, открыты. Тот огромный шар, где ты садишься на корточки, ощетинивается во тьме мрачных и высоких гор. Очень высоко над заснеженными вершинами простирается прозрачное звездное небо. Но между вершинами зияют пропасти, в которых порой отдается эхом звук падающего камня: светлое дно этих бездн — южное небо, чей блеск гармонирует с темнотой северной ночи. Так и убожество человеческих клоак когда-нибудь станет для тебя предвестием головокружительных радостей.
Твоему безумию пора уже научиться видеть изнанку всякой известной тебе вещи. Пора тебе перевернуть в глубине души пресный и грустный образ мира. Мне хочется, чтобы ты заблудилась в этих безднах, где, переходя от одного ужаса к другому, ты познаешь истину. Зловонный поток берет начало в самом нежном углублении твоего тела. Отдаляясь от этой мерзости, ты избегаешь самой себя. Но когда ты, наоборот, следуешь этим грустным путем, твоя освобожденная нагота раскрывается плотским утехам.
Больше не ищи ни покоя, ни отдыха. Тот мир, откуда ты пришла и которым являешься, будет поощрять лишь твои пороки. Без глубинного совращения сердца ты была бы похожа на альпиниста, навсегда уснувшего близ вершины, осталась бы лишь свалившимся грузом, усталостью. Далее, ты должна знать, что нет смысла желать никакого сладострастия, помимо самого желания сладострастия. Поиск, к которому тебя влекут молодость и красота, ничуть не отличается ни от представления сладострастников, ни от представления священников. Ведь жизнь сладострастницы, открытая всем ветрам, с самого начала открыта пустоте желания. Сука, опьяненная наслаждением, ощущает тщетность всякого наслаждения явственнее, чем моральный аскет. Или, точнее, теплый вкус ужаса во рту — лишь средство желать еще больших ужасов.
Это не значит, что ты должна уклоняться от мудрого поиска. Тщетность наслаждения составляет саму суть вещей, но мы не постигнем эту тщетность, если будем знать о ней изначально. Непосредственная видимость — это радость, которой тебе следует отдаться.