Теперь мне нужно объяснить тебе, что трудность, упомянутая во втором разделе, не должна обескураживать. Лишь недостаток мудрости или, точнее, нравственная пустота заставляла людей прошлого избегать того, что казалось им тщетным. В наши дни легко заметить слабость такого поведения. Если мы вступаем на путь желания, все тщетно, все — лишь приманка, да и сам Бог усугубляет пустоту. Однако желание пребывает в нас, словно вызов самому миру, бесконечно скрывающему от желания его объект. Желание в нас подобно смеху; мы глумимся над миром, обнажаясь и безраздельно предаваясь желанию желать.
Такова непостижимая участь, на которую обрекает нас отказ принять участь (или неприемлемый характер участи). Мы можем лишь бросаться на поиски знаков, связанных с пустотой и — с поддержанием желания. Мы можем выживать лишь на гребне волны, взбираясь на обломки кораблекрушения. За малейшим ослаблением последует спад наслаждения или скука. Мы дышим лишь на крайней границе мира, где раскрываются тела — где желанная нагота становится непристойной.
Иными словами, у нас нет других возможностей, помимо невозможного. Раздвигая ноги и выставляя напоказ свои причинные части, ты пребываешь во власти желания. Как только ты перестанешь ощущать эту позу как запретную, желание тотчас угаснет, а вместе с ним — возможность наслаждения.
Перестав искать наслаждения и отказавшись видеть в столь явной приманке избавление от страданий и выход, ты не смогла бы обнажаться посредством желания. Ты уступила бы моральному благоразумию. От тебя осталась бы лишь угасшая форма, вышедшая из игры. Ты отдаешься пламени желания в той мере, в какой тебя обманывает идея наслаждения. Теперь ты больше не можешь игнорировать жестокость, необходимую тебе: без неоправданной смелости ты не сумела бы вынести того горького чувства, что испытывает жаждущая наслаждения — жертва собственной жажды. Твоя мудрость призвала бы тебя к отказу. Лишь движение святости, безумия способно поддержать в тебе темный огонь желания, всячески превосходящий скрытые огоньки оргии.
В этом лабиринте — результате игры, где заблуждение неизбежно и должно без конца возобновляться, — тебе понадобится не что иное, как наивность ребенка. Конечно, у тебя нет причин быть наивной или хотя бы счастливой. Однако тебе нужно будет проявить смелость и упорство. Чрезмерное усилие, которого требуют от тебя обстоятельства, конечно, изнуряет, но у тебя нет времени на изнурение. Оказавшись во власти печали, ты стала бы лишь отбросом. В страхе[40] наслаждения необходима особая веселость, вовсе не притворная или наигранная — ангельская веселость.
Одно из суровых испытаний, уготованных тем, кого ничто не останавливает, касается, конечно же, необходимости выразить несказанный ужас. Ведь над этим ужасом они могут только смеяться, сталкиваясь с ним лишь для смеха или, точнее, для наслаждения. Впрочем, ты не должна удивляться, если покажется, будто они гибнут от горя в тот самый миг, когда с ним справляются. Такова привычная двойственность человеческой природы. Чем достовернее ужас, тем быстрее приводит он к радости. Внутри меня все растворяется в оглушительной и сладострастной ярости жизни, которую достаточно выражает лишь отчаяние. Разве можно вынести без детского простодушия эту окончательную неспособность понимания, эту неумолимую необходимость ничего не вмещать в себе?
То, чего я ожидаю от тебя, точно так же превосходит мудрое решение, как отчаяние или пустота. Из чрезмерной ясности ума тебе нужно извлечь ребячество, которое о ней забывает (уничтожающий каприз). Тайна жизни, без сомнения, кроется в простодушном уничтожении того, что должно было уничтожить в нас жажду жизни: это детство, без лишних слов торжествующее над препятствиями, что чинятся желанию, это безудержный ход игры, секрет тайников, где в детстве тебе доводилось задирать юбку…
II
Если в тебе бьется сердце, вспомни о непристойных минутах детства.
У ребенка различные мгновения разделены:
простодушие
радостная игра
сальность.
Взрослый соединяет эти мгновения: в сальности он обретает простодушную радость.
Сальность без ребяческого стыда, игра без детской радости, простодушие без отчаянного волнения детства — такова комедия, к каковой сводится серьезность взрослых. С другой стороны, святость поддерживает огонь, коим горит детство. Худшее бессилие — это достижение серьезности.
40
Страх — одно из основных понятий экзистенциализма. Было введено С. Кьеркегором, различавшим обычный «эмпирический» страх-боязнь (нем. Furcht), вызываемый конкретным предметом или обстоятельством, и неопределенный, безотчетный страх-тоску (нем. Angst) — метафизический страх, неизвестный животным, предметом которого является ничто и который обусловлен тем, что человек конечен и знает об этом. У М. Хайдеггера страх открывает перед «экзистенцией» ее последнюю возможность — смерть. У Ж. П. Сартра метафизический, экзистенциальный страх (