Нагота грудей, непристойность полового органа способны совершить то, о чем в детстве ты лишь мечтала, не в силах ничего поделать.
III
Подавленный леденящим унынием, величественными ужасами жизни! На грани отчаяния. Сегодня я нахожусь на краю пропасти. На границе наихудшего — невыносимого счастья. С головокружительной высоты я пою аллилуйю — самую чистую и скорбную, какую ты способна услышать.
Одиночество несчастья — ореол, облачение из слез, коим ты сможешь прикрыть свою сучью наготу.
Послушай меня. Я тихо говорю тебе на ушко. Признай мою нежность. Голая, ступай этой ночью, исполненной страха, до поворота тропинки.
Вставь пальцы во влажные складки. Как приятно будет ощутить в себе остроту, вязкость наслаждения — сырой, пресный запах блаженной плоти! Сладострастие искривляет рот, жаждущий отдаться страху. В своих чреслах, дважды обнаженных ветром, ты почувствуешь те перегибы хрящей, что позволяют глазным белкам закатываться между ресницами.
В одиночестве леса, вдалеке от сброшенных одежд, ты осторожно присядешь на корточки, словно волчица.
Молния с хищным запахом и грозовые дожди — спутники тревоги, вызванной непристойностью.
Встань и беги — наивная, обезумевшая, смеющаяся от страха.
IV
Настало время быть твердым, мне необходимо стать каменным. Существовать в пору несчастья, под угрозой… непоколебимо смотреть в лицо обезоруживающим случайностям и для этого погрузиться в себя, стать каменным — что лучше соответствует чрезмерности желания?
Чрезмерное сладострастие, воспламеняя сердце, опустошает его и обязывает к твердости. Костер желания придает сердцу бесконечную смелость.
Наслаждаясь что есть сил или опьяняя себя до смерти, ты отвлекаешь жизнь от малодушных опозданий.
Страсти не благоволят слабости. Аскеза — это отдых по сравнению с горячечными путями плоти.
Теперь представь простор, открывающийся несчастью, без какого-либо пристанища для тебя. Тебя ожидают голод, холод, насилие, плен, одинокая смерть… Представь страдание, отчаяние и нужду. Ты надеялась избежать этого упадка? Пред тобою — про́клятая пустыня: внемли этим крикам, на которые никто никогда не откликнется. Не забывай: отныне ты — сука, изнуряемая яростью волков. Это убогое ложе — твоя родина, единственная подлинная родина.
В любом случае, фурии со змеями вместо волос — спутницы наслаждения. Они поведут тебя за руку, опаивая алкоголем.
Тишина монастыря, аскеза, душевный покой предлагаются тем несчастным, кого преследует забота о пристанище. Для тебя же невообразимо никакое пристанище. Алкоголь и желание отдают на произвол холода.
Монастырь мог бы вывести из игры, но однажды монахине нестерпимо захотелось раздвинуть ноги.
С одной стороны, поиски наслаждения малодушны. Они устремлены к успокоению, а желание, напротив, жаждет быть вечно неутоленным.
Призрак желания неизбежно обманчив. То, что выдает себя за желаемое, замаскировано. Рано или поздно маска спадает, и в этот миг разоблачаются страх, смерть и уничтожение бренного существа. На самом деле, ты стремишься к темноте, однако необходимо сделать крюк и полюбить приятные обличья. Обладание наслаждением, которое предвещают эти желанные обличья, вскоре сводится к обезоруживающему обладанию смертью. Но смертью нельзя обладать: она сама лишает обладания. Поэтому место сладострастия — это место разочарования. Разочарование — самая суть, последняя истина жизни. Без изнуряющего разочарования (в тот миг, когда нас оставляет мужество) ты не могла бы узнать, что жажда наслаждения есть разобладание смерти.
Поиски наслаждения — вовсе не малодушие, а самая передовая линия жизни, безрассудная смелость. Это уловка, которую мы используем для того, чтобы избежать ужаса утоления.
Несомненно, любовь — самая дальняя возможность. Бесконечные препятствия отнимают у любви страстное желание любить.
Желание и любовь смешиваются, любовь — это желание объекта в соответствии с полнотой желания.
Смысл безумной любви лишь в том, чтобы двигаться навстречу любви еще более безумной.
Требование любви таково: либо ее предмет ускользает от тебя, либо ты ускользаешь от него. Не избегай он тебя, ты избегла бы любви.