— Здесь, — это было первое слово, произнесенное настоятельницей за все время прогулки по кладбищу. Глаза ее сияли, лицо от ходьбы и волнения раскраснелось. — Вот здесь наш Петруша лежит.
Она благовестно перекрестилась, затем, встала на колени и поцеловала едва заметный могильный холмик.
— Как? Тот самый?
Разумеется, писатель слышал о Петруше, местном юродивом. Его еще называли «тронувшийся монах». В Энске кроме женского был раньше и мужской монастырь. Когда его закрыли, настоятеля увезли куда-то, а пятерым монахам было велено убираться подобру-поздорову. Четверо ушли, а послушник Петр остался. Был он, говорили солидным, степенным человеком. В монастырь пришел, когда умерла его юная жена, которую, опять-таки по местным преданиям, очень любил. Когда монастырь закрывали, с двух храмов сорвали кресты. В этот момент Петруша будто и тронулся умом. Его гнали, а он упорно возвращался к родной обители, где уже расположился сельскохозяйственный техникум. И летом, и зимой ходил он босой, в дырявой рубахе. Всегда молчал. Никто от него не слышал ни единственного слова. Добрые люди давали ему то кусок хлеба, то вареную картофелину. Петруша брал молча, не благодарил, а только крестил дающего. Но иногда он бросал подаяние на землю и отходил, плюясь. И пошла молва, что берет милостыню Петруша только от хороших людей, чья совесть перед Богом и ближними чиста. Потом стали замечать и другое. Сейчас сказали бы: прозорливец, а тогда… Подойдет бывало к дому, а там ребенок больной, в жару весь. Местный врач уже вынес вердикт, мол, двустороннее воспаление легких, надежды почти нет. А юродивый достает из-за пазухи какую-то тряпочную куколку, начинает баюкать ее, потом перекрестит — и уходит прочь. Родители смотрят, а жар у ребенка спадает, он засыпает, дыхание становится спокойным, ровным. Утром глазки открыл, покушать попросил. Одним словом, выжил ребенок.
Кто-то считал это бабьими сказками, другие хмыкали про себя, слушая о том, как Петруша однажды зимой увидел лежащего в поле мужика. Тот был в городе, зашел в «чайную», там хорошо принял на грудь. Ему советовали заночевать в Энске. Но что для него пьяного пять верст по снежному полю? Бог весть, как оказался в том же поле Петруша. А мужичок уже притулился к стожку сена и стал засыпать. Лег рядом юродивый, обнял мужичка, так они до утра и пролежали. Утром мужик просыпается, а под ним земля видна — снег растаял. Щупает себя — не верит, что жив остался. А Петруша встал, перекрестил спасенного, и пошел прочь.
А вскоре нашли «тронутого монаха» мертвым. В районе виска — кровоподтек. Начальник милиции, дабы не возбуждать религиозных настроений в городе, взял трех милиционеров и глухой мартовской ночью похоронил Петрушу. Где похоронил — никому не сказал. Подчиненным строго-настрого приказал молчать. Двое из них погибли в войну, третий умер в начале пятидесятых от рака. Остался один начальник. Стал он известным в области человеком, в Энске, хоть и давно уже здесь не жил, его фотография, как почетного гражданина города, висела на центральной площади города. Умер глубоким стариком в Москве, став пенсионером союзного значения. Похоронить себя просил на энском монастырском кладбище. Но и родственники и городские власти не до конца выполнили последнюю волю почившего. Его похоронили в Энске, но не на старом монастырском кладбище, а на новом, на центральной аллее, под звуки ружейного салюта.
Все это писатель, живо интересовавшийся историей малых городов России, узнал еще во время первого приезда в Энск. Видимо, за это время отрылось много нового. Он, следуя примеру матушки, тоже перекрестился, опустился на колени и поцеловал маленький холмик. Когда поднялся, по лицу настоятельницы понял, что сейчас услышит самое интересное.
— Я ведь собиралась вам показать то, что мы поправили на нашем кладбище за эти годы. Восстановили некрополь Милославских, Чернышевых. Только отправила вам письмо, бежит сестра Елизавета. Говорит, дорогая машина к воротам подъехала, просят настоятельницу. Сестра, отвечаю, неужто такие гордые, что во врата войти не могут? Позови их.
Приходят. Пожилая женщина, а с нею двое мужчин помоложе. Вы, спрашивают, здесь главная? А сами с ноги на ногу переминаются. Чувствую, люди от церкви далекие. Стараюсь приободрить. Хотите, говорю, покажу, как мы здесь живем? Согласились. Повела я их по монастырю, показала все. Они очень уж удивлялись, что нас всего трое, как, мол, управляетесь со всем? А мы, отвечаю, не одни. С нами Господь и Пресвятая богородица. Переглядываются. А у вас службы проходят? Так для этого монастырь и существует, отвечаю, чтобы Богу служить. А священник у нас замечательный, отец Леонид из Дальней Троицы, он нас окормляет, исповедует, службы проводит. А можно, продолжают спрашивать, сделать так, чтобы за человека одного, уже умершего, здесь помолились? Конечно, для этого люди монастыри и основывали, чтобы монахи и монахини не только за себя, но и за живых, и за усопших молились. Только бы человек крещеный был. Переглянулись. «Кажется, он крещеный был. До революции ведь всех крестили?» — говорит женщина. Потом посмотрела на меня как-то странно и попросила своих мужчин отойти в сторону. Начала он так: «Вы только не смейтесь надо мной». — «Да зачем мне над вами смеяться?» — «Вообще-то я в Бога не верю. То есть, не то чтобы совсем. Нет, какая-то сила существует, может это космос или что-то вроде этого». Да, думаю, только диспутов мне не хватало. Стараюсь отвечать как можно мягче: «Может, вам стоит для начала придти к священнику того храма, от которого ближе всего ваш дом?» — «Нет, я к нему не пойду. Он на иномарке ездит, дом себе новый строит». — «Но ведь вы тоже к нам не на «Оке» приехали?» — «Мы другое дело, мы ее заработали, а он их у народа взял». Вздыхаю я тяжко, что такому человеку сказать. «Мы здесь тоже грешные, говорю». — «Ладно, матушка Ефимея…» — «Евфимия» — «Пусть так, закроем тему. Перейду к главному. Отец мне стал часто сниться. Сначала думала, что к перемене погоды, а он и в хорошую, и в плохую… Приходит к моей постели, это я про сон, садится рядом и вздыхает. Ох, говорит, плохо мне, дочка, очень плохо. А на днях он говорит мне: «Я человека, дочка, убил, а потом зарыл, как собаку». «За что?», — спрашиваю. «А ни за что, получается. Пьяный я был. Вынес ему угощение, одежду свою, старую, но справную, а он — нищий и голый, плюнул и отвернулся. Схватил я камень, да и кинул в него с обиды. Попал в висок. Он и упал замертво». Домашним сон рассказываю, а они смеются. Зять говорит: «Ты, мать, сериалов насмотрелась». Женщина замолчала, а потом продолжила: «А вчера он снова пришел: «Могилку «тронутого монаха» девочка одна укажет, она живет в доме, где раньше почта была». Поднялся и ушел».
Слушаю ее, а сердце у меня колотится. Понимаю, про блаженного Петрушу речь. «А как звали вашего отца?» — спрашиваю. «Павел Емельянович Смольников. Он в Энске был знаменит. Сначала возглавлял комсомольскую ячейку, потом добровольно пошел в милицию, когда после расстрела Ежова там потребовались новые кадры, честные и преданные. Здесь, в Энске, дослужился до начальника милиции, потом его перевели в областной центр, потом в Москву».
Как сказала она все это… Нет, Арсений Васильевич, я не могу передать вам свое состояние…
— Неужели и девочка нашлась?
— Нет, девочки никакой нет. На месте старой почты давно уже больница стоит. Я, думаю, это от лукавого. Главное, мы поняли, кто убийца.
— А как же нашли могилку?
— О, это было настоящее чудо. Те люди в Москву уехали, я по делам в епархию. Приезжаю, бегут мои, Елизавета и Мария. Сестры, говорю, что стряслось? Обе криком кричат: «Могилка блаженного Петруши нашлась!» — «Да что вы такое говорите?!» А они плачут, что-то мне пытаются рассказать, а я ничего не понимаю. Так говорю, сестра Мария молчи, а ты, Елизавета, рассказывай все, только спокойно. Только вы уехали, говорит она, приходит к нам женщина, представилась сотрудницей местного краеведческого музея Ларисой. Рассказывает, что у них в музее начался ремонт, и они, сотрудники, весь день переносили вещи, экспонаты, документы. Лариса занималась именно документами. Одна пачка, другая… К вечеру, говорит, устала, — лестницы крутые, попробуй весь день походи вверх-вниз. И вот она идет с очередной пачкой бумаг и слышит, как их старший сотрудник, фамилию мы забыли, но он у них очень известный, окликает ее: «Лариса, душечка, у вас бумаги сыпятся». И подает ей листок. Она поблагодарила, взяла, а когда принесла пачку на место, глянула в листок, а там написано: «Могила Петруши», а чуть ниже рисунок. Вот и решила Лариса нам его показать. Мы уже и место это нашли. Кстати, Арсений Васильевич, не хотите посмотреть? Чем не сюжет для новой книги?