— Евгеньевна…
— Елена Евгеньевна. Давайте по существу.
— Хорошо. Перед вами моя старшая сестра, Екатерина.
— Надо же, сплошные буквы «е».
— Точно подмечено. Если еще сказать, что фамилия наша Ермоловы, а отца звали Евгений Егорович, то будет понятно, каким затейником был наша папа, царствие ему Небесное.
— А маму, случаем, не Елизаветой зовут?
— Нет, Наташей. Натальей Ивановной. С той стороны у нас все проще. Хотя мамочка у нас натура тонкая и даже артистичная…
— Она жива?
— Слава Богу. Катюша вся в маму пошла. И лицом и характером.
— Можно еще раз посмотреть фотографию?
— Пожалуйста, может, вспомните.
— А вы, наверное, на папу похожи?
— Точно.
— Значит, счастливая.
— Да уж, счастья столько… Послушайте, Арсений Васильевич, вы своими вопросами меня постоянно отвлекаете. Мне, между прочим, тоже холодно. Давайте все выясним — и закончим.
— Вы хотите сказать — закоченеем.
— Значит, с моей сестрой вы не знакомы?
— Не знаком.
— А название города — Среднеокск — вам что-нибудь говорит?
— Разумеется, если я проходил его в…
— 1991 году.
— Точно, в 1991 году. А откуда вы знаете?
— Я знаю не только это. Теперь вспомнили?
— Среднеокск? Да.
— Екатерину Ермолову.
— Я же вам сказал, что не встречался с ней ни разу. Слушайте, я начинаю нервничать. Уже понял, что Энск — город чудес, но если еще и Среднеокск…
— Хорошо, что нервничаете. Так вам и надо. Девушка отдала вам самые светлые чувства, более того, родила вам ребенка… Молчите? Теперь узнали, что Наташа выросла, приехали утверждать отцовство?
Неожиданно Елена разрыдалась. Покровский, не успокаивая ее, сидел молча, невидящим взглядом уставившись на старинное надгробье.
— Почему… почему… вы… вы молчите? — повернулась к нему Елена.
— Почему молчу? Представьте себе, на вас падает стена…
— Какая стена?
— Бетонная. Бац! — и на голову. Сначала. А потом на все остальное. И вас плющит. Вот и меня сейчас… плющит. — А затем Арсений безо всякого перехода и паузы добавил:
— Бедная!
— Кто?
— Не стена же! Моя голова. Шучу: вы. Теперь понимаю, почему Елена Евгеньевна так на меня всегда реагировала… Хорошо, я действительно надеюсь, что совсем скоро успокою ваше сердце, но прежде несколько вопросов. Можно?
— Конечно.
— Что ваша сестра делала в Среднеокске летом 1991 года.
— Почему летом? Она приехала туда на работу в … ну правильно — в последних числах августа. Еще лето было. Хотя вы встретились в сентябре, после концерта.
— Уже веселее. А после какого концерта, простите?
— Катя преподавала фортепьяно в местной музыкальной школе. Она сама выбрала Среднеокск, говорила, что любит тихие и старинные русские города.
— Ну не такой уж Среднеокск тихий…
— Да, она это тоже быстро поняла. А как же вы могли забыть свой концерт? Хотя это, наверное, было просто выступление перед читателями. Стихи вы читали, Арсений Васильевич, свои стихи. Катя подарила цветы…
— Мне?
— А кому же еще? Вот как в Энской библиотеке дарили девицы, так и в Среднеокске. А потом вы попросили показать ее город. Она, дурочка, и согласилась…
— Почему — дурочка?
— А потому, что не всегда хороший поэт — это хороший человек. Потому что и подумать не могла сестренка моя, чем закончится ваша прогулка под луной.
— Вы и про луну все знаете?
— Представьте себе! Сколько лет храню ее письмо, где она описывает тот вечер… Мы ведь близки очень были. Мама даже обижалась, что друг другу доверяем больше, чем ей.
— У вас с собой это письмо? Ну, смелее. Я же знаю, вы принесли его.
— Хорошо. Вот оно.
— Про себя читайте. Пожалуйста.
— А откуда я знаю, когда про меня начнется?
— Про себя, значит не вслух.
— А-а, теперь понял.
Арсений успел заметить, что его слова вызвали у Елены мимолетную улыбку. Впрочем, улыбка также быстро погасла, как и появилась.
— Теперь мне все понятно.
— Что понятно?
— Я же сказал, все. Деталей не хватало, и вот теперь они появились.
— «Детали!» Я и забыла, что вы Шерлока Холмса с детства любите.
— А откуда? Ах, книги… Значит, читали? Приятственно. Скажите, а мои дорожные заметки за тот, 1991 год, читали?
— Разумеется. И удивилась. Про какой-то кустик — страницы, а про посещение Среднеокска — десять сухих строк. О моей бедной Кате — ни слова.
— Сейчас все прояснится, Елена Евгеньевна. Пожалуй, самый главный вопрос: что случилось потом? Ведь случилось же, если…
— … Если мамой Наташа называет меня? У сестры было больное сердце — врожденный порок. Наша мама, Наташина бабушка, рассказывала, что врачи говорили, мол, проживет Катюша лет четырнадцать, не больше. А она двадцать прожила. Рожать ей нельзя было. Категорически.
— Аборт же она делать отказалась…
— Да, столь же категорически… Дальше, думаю, можно не продолжать?
— Почему же… Чувствую, вы что-то не договариваете.
— Правильно чувствуете. Мы с сестрой погодки. Но и внешне, и по характеру очень разные. Она — тихая, мечтательная, а я всех мальчишек соседских гоняла. В институте у меня роман приключился. С той поры верю в сглаз. «Какая будет пара!» — только и слышала.
— Он вас бросил?
— Нет, бросила его я. На последнем курсе забеременела.
— Понятно…
— Да ничего вам не понятно! Извините. Просто не люблю показную душевность.
— Вам виднее.
— Обещали что-то прояснить, а сами в душу лезете. Ладно, только ради памяти Катюши, надеюсь, и вы будете со мной также откровенны…
Мой принц соловьем заливался. Рано, говорил, хомутом нам обзаводиться. Молодые еще, успеем. И вот то, что не сделала Катюша, сделала я, здоровенная деваха… осталось досказать немного: аборт делала подпольно, у одной бабки: боялась родителей. Короче, детей у меня больше не будет. Через год-другой принц мне заявил, что без детей свою жизнь не представляет — и смотался в неизвестном направлении.
— Катя умерла во время родов?
— Сразу же после них. Врачи очень старались, но… Наташенька получила в наследство мамин характер и очень слабое здоровье.
— Сердце?
— Нет, у нее другое… Впрочем, это уже совсем другая история и вас она, надеюсь, касаться не будет.
— Зря надеетесь.
— То есть? Вы же уверяли… Что, вспомнили?
— Елена Евгеньевна, если я оказался в Энске, если нас свела судьба, значит…
— Она нас не сводила.
— И на кладбище не мы с вами сейчас сидим… Ладно, думайте как хотите. Теперь мой рассказ. В те годы я только начинал ходить по России. Знакомых еще было мало. Если приходил в какой-нибудь город в будний день, то ночлег находил. Помогали коллеги из местных газет. В выходные сразу искал гостиницу. В Среднеокск пришел поздним вечером. Погода была чудесная, середина июля…
— Какой июль?
— Теперь не перебивайте. А вот такой — макушка лета. Где-нибудь в поле ночевать — одно удовольствие. А тут город, да не маленький. Я в одну гостиницу — она на ремонте. Во вторую, там другая напасть: у какого-то постояльца то ли чесотку, то ли еще какую заразу нашли, вот гостиницу и закрыли на санобработку. Потопал на вокзал. Хорошо хоть его на ночь не закрыли. Нашел я свободную скамейку, положил рюкзак под голову и уснул сном младенца. Правда, через четыре часа разбудили, но это уже другая история. На этом, собственно, мое знакомство с Среднеокском закончилось. Что еще? Стихи я никогда не писал. Это правда, Елена Евгеньевна, на делайте такие глаза. Исключительно занимаюсь прозой. А вот выступать, как вы выразились, с концертами ваш покорный слуга начал только десять лет спустя. В Среднеокске же так и не выступил.… Ну, и последнее. Еще раз достаньте письмо… Спасибо. Прочитайте, пожалуйста, вот здесь. Вслух, если можно.