Решение отца Николая произвело шок и вызвало уныние среди его друзей, членов Русской Церкви в изгнании, приведя к болезненной для него изоляции. Он больше не мог ни служить, ни причащаться в приходе, с которым был так тесно связан и где его искренно любили. И все равно, по словам его друга Джона Харвуда, он, похоже, чувствовал себя гораздо уютнее в Успенском соборе, чем в патриархийном храме.
В оксфордской общине то и дело происходили столкновения. После войны большинство эмигрантов уехало из Англии, и руководству Церкви стало ясно, что если православию суждено процветать в Оксфорде, то это произойдет не на Марстон-стрит. В 1959 году русский приходской совет решил переехать на Кентербери-роуд, где д-р Николай Зернов основал храм св. Василия и св. Макрины (в настоящее время церковь Св. Троицы и Вознесения в Оксфорде). Туда переехал и отец Василий Кривошеин, впоследствии рукоположенный в сан архиепископа. Отец Николай очень огорчился, но поделать ничего не смог.
Последние годы жизни Гиббса были освещены знакомством с несколькими молодыми друзьями. Один, убежденный англо-католик, Питер Ляселль, был хорошо известен в лондонских церковных кругах, потому что он поочередно посещал англиканскую, римско-католическую и православную церкви. Он изучал богословие в стамбульском университете Халки и знал православное богослужение и музыку. Он сильно привязался к отцу Николаю и всячески помогал ему: возил его туда, куда ему было нужно, и исполнял роль певчего, когда тот служил Божественную литургию, будучи иногда в храме один, или же делал это в небольших часовнях вроде той, которая находится в Уолсингеме. В то время как отец Николай исполнял молитвы на английском и церковнославянском языках, Ляселль вторил ему по-гречески, однако эта смесь не производила впечатление диссонанса. Должно быть, эта дружба произвела на Ляселля сильное впечатление, поскольку за две недели до смерти в 1990-х гг. он принял святое Православие и был погребен в Эммексе в монастыре брата Софрония.
Поездки Гиббса из Лондона в Оксфорд и обратно продолжались даже тогда, когда силы отца Николая пошли на убыль. Когда Дэвид Битти приехал в Оксфорд, чтобы в колледже Линкольна изучать древние языки, а затем русский, он услышал увлекательные истории про отца Николая и, с интересом разглядывая облаченную в черное фигуру, решил, что это и есть тот самый монах. В 1961 году, совершенно неожиданно, всего за два года до смерти отца Николая, Гиббс и Битти, который присутствовал на праздничном собрании в англиканской церкви, встретились в Лондоне. За чашкой чая с хересом в доме священника он увидел в окно неожиданного гостя, который шел по садовой дорожке. Это был не кто иной как отец Николай, который, приезжая в Лондон, часто навещал священника. Гиббса представили Битти, который только что вернулся из Москвы, где выступал переводчиком на Первой Британской Торгово-Промышленной ярмарке, и оба затеяли разговор.
Чувствуя симпатию Битти к Царской семье, отец Николай целый час рассказывал ему о своей жизни при Царском Дворе, восхваляя несомненные добродетели Государя и Государыни и выражая теплые чувства к Наследнику — такому отважному и мужественно выносившему страдания. Лишь к концу встречи Битти узнал, что он «удостоился большой чести», поскольку бывший наставник Царских детей редко рассказывал об Августейшей семье.
За два года они встречались всего три раза. За это время Битти сделал ряд записей, представляющих особый интерес для исследователя. В мае 1962 года, во время традиционных празднеств по случаю дня Вознесения в колледже Линкольна, он заметил отца Николая и подошел к нему, чтобы поздороваться. Архимандрит приехал в Оксфорд с целью попытаться продать два своих коттеджа, поскольку закон запрещал повышать арендную плату, хотя ему все еще приходилось выплачивать суммы по закладным, а цены на товары первой необходимости выросли.
В этот же день, по окончании празднеств, Гиббс решил навестить нового знакомого, полагая, что ему скучно. Битти заметил, что у отца Николая быстро иссякают силы и эта их встреча может оказаться последней. Он похудел и сгорбился, однако «у него было счастливое лицо, розовые щеки, блестящие голубые глаза и белоснежная борода — довольно растрепанная и жидковатая, которая спускалась до середины груди. У него была связная, толковая речь и совершенно ясный ум. Он произвел на меня впечатление человека простого и в то же время практичного. Мистиком он не был. Несмотря на его сложную жизнь и необычную внешность, он был настоящим англичанином как в отношении взглядов на бытовые проблемы, так и в отношении чувства юмора… У него была властная натура; к такому человеку, как он, следовало прислушиваться и не спорить с ним».