Затем, спустя какое-то время, агента арестовывают, представляют доказательства его многомесячной работы на абвер и требуют сотрудничества. Если он соглашается, абвер засыпает противника ложными сведениями. Если отказывается – «вступает в дело правосудие».
«Функшпиле» раскрыла «дарование» Гискеса. Иезуитскими методами он доводил до отчаяния пойманных радистов. Его жертвы позднее рассказывали: «Первый раз, когда мы видели Гискеса, создавалось впечатление, что это избавитель, почти друг…»
В июне 1940 года он прибыл в Париж, а в августе следующего года его перевели в Нидерланды. Там военная контрразведка заняла реквизированное поместье и особняк конца прошлого века в пригороде Гааги – Шевенингене. Майор, не лишенный тевтонской романтики, окрестил свою резиденцию «Цитадель». Первое, что сделал хозяин «Цитадели», – ато договорился с шефом гестапо Йозефом Шрейдером о том, что пойманные агенты из числа забрасываемых из Лондона будут передаваться ему…
В помещении гестапо трое офицеров в черном, сменяя друг друга, семь суток допрашивали Лаувер-са. Лающий голос, одни и те же малозначительные вопросы: чем занимался до войны (журналист); женат (нет); возраст (25 лет); где был выброшен с парашютом (голландец упрямо держался легенды и твердил, что его высадили с английского катера на пляже в Коот-вийке).
Время от времени кто-нибудь из допрашиваемых ударял кулаком по столу и тут же наводил слепящую лампу на радиста (совсем как в кино):
– А теперь, Лауверс, назовите свой код!
– Я уже сказал майору Гискесу, что не сделаю этого, – спокойно отвечал Лауверс.
Шрейдер, шеф гестапо, дабы не нарушать уговора с Гискесом, дал указание не пытать радиста. Поэтому эсэсовцы ограничились тем, что не давали ему спать. Несколько раз он терял сознание, но упрямо отказывался говорить…
Когда он очнулся, то увидел над собой Гискеса. В форме. Майор держал в руке пакет с бутербродами. Значит, будет пауза. А что затем? Лауверс сумел продержаться на первой серии допросов потому, что гестаповцы без передышки требовали одно и то же. Мастерство Гискеса заключалось в умении выбрать паузу. Именно в паузе пойманный осознавал безнадежность своего положения. Ледяное, безжалостное лицо Гискеса говорило о том, что момент настал. Если Лауверс откажется – тогда гестапо.
И на поверхность сознания Ла-уверса всплыла фраза, которую стократно повторяли ему инструкторы в ОСО: «Если придется туго, вы можете назвать им все, слышите, все, в том числе код. Но даже под угрозой смерти не выдавайте им «контрольный пропуск»!»
«Контрольный пропуск» был хитрой штукой, придуманной на случай поимки радиста. Состоял он в том, что передающий во время обычного сеанса умышленно допускал в тексте определенную ошибку. Таким образом на приеме по отсутствию такой ошибки легко можно было определить, когда оператор работает под контролем противника.
В глубине души Лауверс отказывался выдать код не только потому, что инструкторы советовали держаться до предела. Он хотел доказать самому себе, что способен выдержать. Боялся ли радист смерти? Пожалуй, нет. Гораздо больше боялся мучений. Но имело ли смысл упорствовать и проявлять бессмысленный героизм? Наоборот, может, стоит поскорей предупредить Лондон, а там будь что будет? Возможно, еще удастся выпутаться из этой истории.
– Я пришел в последний раз узнать о вашем решении, – сухо отчеканил Гискес. – Да или нет?
Лауверс откусил кусок бутерброда и кивнул головой: «Да».
Час спустя он уже входил в так хорошо ему знакомую комнату в квартире Теллеров. Там ничего не изменилось с того утра.
У каждого радиста своя манера работы на ключе, свой особенный стиль, который называется его «почерком». У Лауверса, как у всех, был свой «почерк» – медленный вначале, чуть неуверенный стук, остановки перед некоторыми буквами; его невозможно было подделать, не вызвав подозрения на приеме. А Гискес вовсе не был заинтересован в разрыве этого канала связи.
Было без чего-то шесть, когда ему протянули наушники: «Настраивайтесь на свою волну». Лауверс надел наушники и стал вращать рычажок. Внезапно он
почувствовал чью-то руку на своем плече. Поднял голову. Его встретила ледяная улыбка тонюсенького рта:
– И, разумеется, лейтенант Лауверс, не забудьте про свой «контрольный пропуск»!
Лауверсу захотелось умереть, тут же немедленно исчезнуть из этого мира. Он был приперт к стене, и теперь уже надо было делать последний шаг.
Инстинктивно он попробовал применить детскую хитрость:
– Да… со мной было условлено об ошибке… Между группами я должен ставить «стип» вместо «стоп»…
– И все? – удивился Гискес.
«Пропуск» казался слишком простым. Но, с другой стороны, столько агентов передают с континента… Теперь настала очередь Гискеса принимать решение: надо было либо поверить в «признание» Лауверса, либо бросить всю затею с радиоигрой.
– Если вы солгали, тем хуже для вас!
Радист понуро надел наушники и начал передавать. Руки никак не могли успокоиться: неужели ему удалось так запросто провести абверовца? Его настоящий «контрольный пропуск» был другой: он должен был делать лишнюю паузу каждые шестнадцать знаков.
Вот он начал передавать… первая группа цифр, вторая, третья… Всё. На том конце – в Лондоне – сразу должны понять, что он работает под контролем противника.
А этот контроль был предельно жесткий. После десятиминутной передачи опытный радист-немец лейтенант СС Гейнрихс взял наушники, чтобы самому выслушать ответ. Гискес стоял рядом, поскрипывая сапогами. Если Лауверс обманул его, англичане дадут уклончивый ответ, попросят еще раз повторить передачу. Каждый раз, когда «функшпиле» не удавалась, дело обстояло именно так.
Неожиданно Гейнрихс вскинул голову: Лондон отвечал. Эсэсовец начал записывать цифры. Кончив, он протянул листок Гискесу:
– Отвечают, что все поняли, прием закончен.
Девятого марта Лауверс сел за свою рацию в абверовской «Цитадели». В подвале особняка был оборудован зал, где, словно прилежные школьники, за аппаратами сидели немцы.
Голландец трижды дал в эфир свои позывные. Тотчас последовал ответ из Лондона: «Передачу разрешаем». Послание, которое ему предстояло передать на сей раз, было куда длиннее, чем накануне. В нем содержались детальные сведения о перемещении войск, в составе двух авиационных соединений, данные о строительстве базы для подводных лодок… Гискес с полуулыбкой следил за подрагиванием бакелитовой кнопки. Возможно, он представлял себе, как британские офицеры, склонившись над картой, переставляют в этот момент флажки. Ничего более увлекательного для майора не существовало.
Немного погодя пришел ответ, четкий и ясный:
«Передача принята… Вас поняли… Старайтесь передавать короче. Агент Абор будет сброшен оружием и инструкциями 25 марта… Подготовьте встречу… Конец».
У Лауверса помутнело в глазах. Англичане отвечали! Выходит, они не заметили отсутствия «контрольного пропуска»! Вступив в сделку с Гискесом, агент ОСО попал в колесо. Хотел он того или нет, но он стал орудием врага.
– Больше я не буду передавать! Ни за что!
Это было во время четвертого сеанса «радиоигры». Англичане вновь подтвердили, что выброска Абора состоится, но переносится на 27-е. Становилось ясно, что они по-прежнему не замечали отсутствия «контрольного пропуска» и говорили с Лауверсом без тени сомнения.
Гискес же, решив проверить канал связи, предложил перенести место приземления Абора и посоветовал другую площадку ¦- в роще возле Стеенвийка.
Именно тогда Лауверс взбунтовался:
– Больше я не стану передавать!
Час спустя майор был в его камере. В форме.
– Учтите следующее, лейтенант: с вашей помощью или без вас мы все равно поймаем этого человека. Вам это прекрасно известно, и вы знаете наши возможности. Но я получил от главного командования заверение, что, пока вы участвуете в- моей операции, ваши товарищи – Тийс, супруги Теллер и все остальные – будут находиться здесь в моем распоряжении, а значит, в безопасности. В случае вашего
отказа я буду вынужден передать их в гестапо. Вместе с вами.