Но когда Кокуа осталась на улице одна, мужество покинуло ее. Ветер завывал в деревьях, а ей казалось, будто гудит адское пламя; тени плясали в свете уличного фонаря, а ей казалось, что к ней тянутся злые духи. Если бы у нее хватило сил, она бы, наверное, кинулась бежать, если бы у нее хватило голоса, она бы громко закричала, но она не могла сделать ни того, ни другого и стояла дрожа, как испуганное дитя.
Но вот она увидела, что старик возвращается и несет в руке бутылку.
– Я выполнил твою просьбу, – сказал старик. – Когда я уходил, твой муж плакал, как ребенок. В эту ночь он будет спать спокойно.
II он протянул ей бутылку.
– Прежде чем ты отдашь ее мне, – с трудом проговорила Кокуа, – извлеки добро из худа: попроси духа избавить тебя от кашля.
– Я старый человек, – ответил он ей, – и стою слишком близко к могиле, чтобы просить милостей у дьявола. Но что это? Почему ты не берешь бутылку? Ты колеблешься?
– Нет! – вскричала Кокуа. – Я просто слаба. Погоди минутку. Не я… моя рука отказывается ее взять, мои пальцы сами отдергиваются от проклятой бутылки… Всего одну минутку.
Старик с жалостью посмотрел на Кокуа.
– Бедняжка! – сказал он. – Ты боишься, твоя душа чует беду… Что ж, оставь бутылку у меня. Я стар, и мне никогда уже не быть счастливым на этом свете, а на том…
– Дай ее мне! – прошептала Кокуа. – Вот деньги. Неужели ты думаешь, я дойду до такой низости? Дай мне бутылку!
– Благослови тебя бог, дитя! – сказал старик.
Кокуа спрятала бутылку под складками холоку, попрощалась со стариком и пошла куда глаза глядят. Все дороги были ей теперь равны, все они вели в ад. Она то шла, то бежала; то оглашала ночные улицы громкими рыданиями, то падала на землю у обочины дороги и тихо плакала. Всё, что она слышала об аде, припомнилось ей сейчас, – она видела, как полыхает пламя, слышала запах серы, и тело ее уже корчилось на углях.
На рассвете она пришла в себя и вернулась домой. Всё было, как сказал старик, – Кеаве спал сном младенца. Кокуа стояла и, не отводя глаз, смотрела на его лицо.
– Теперь, мой супруг, – сказала она, – твой черед спать. Когда ты проснешься, твой черед будет петь и смеяться. Но для бедной Кокуа, которая никому не причинила зла, для бедной Кокуа, увы, нет больше сна, нет больше песен, нет больше радости ни на земле, ни на небе.
С этими словами она легла рядом с ним и тут же погрузилась в забытье, – так истомило ее страдание.
Поздним утром Кеаве разбудил ее и поделился с ней радостной вестью. Казалось, он поглупел от счастья, потому что даже не заметил, в каком она отчаянии, хотя ей очень плохо удавалось это скрыть. Слова застревали у нее в горле, но что за важность! – Кеаве говорил за двоих. За завтраком она не проглотила ни кусочка, но кому было это заметить? – Кеаве очистил всё блюдо. Кокуа видела и слышала его словно во сне; иногда она твердила себе, что всё случившееся ей только померещилось, и прикладывала руку ко лбу: знать, что она осуждена на вечное проклятие, и слышать безмятежную болтовню мужа было невыносимо.
Всё это время Кеаве ел, и разговаривал, и строил планы возвращения домой, и благодарил ее за то, что она его спасла, и ласкал ее, и называл ее своей верной помощницей. А потом стал смеяться над глупым стариком, купившим бутылку.
– Он показался мне сперва достойным человеком! – сказал Кеаве. – Но разве можно судить по виду? Ведь понадобилась же для чего-то старому нечестивцу эта бутылка!
– Супруг мой, – смиренно промолвила Кокуа, – у него, может статься, были хорошие намерения.
Кеаве сердито рассмеялся.
– Вздор! – воскликнул он. – Старик – мошенник, говорю тебе, и осел в придачу. Бутылку было трудно продать и за четыре сантима, а уж за три это и вовсе невозможно. Слишком близок ад, уже начинает пахнуть паленым… брр! – содрогнулся он. – Правда, я сам купил ее за один цент, не зная, что есть монеты еще мельче. Я свалял дурака, но другого такого не сыщешь, и тот, кто владеет бутылкой сейчас, унесет ее с собой в преисподнюю.
– О,мойсупруг, – промолвилаКокуа, – развене ужасно, спасая себя, толкнуть на вечную гибель другого? Мне кажется, я не могла бы смеяться! Мое сердце было бы полно смирения и грусти. Я молилась бы за несчастного, купившего нашу бутылку.