— Бери, если тебе надо, — устало ответил Лео и закрыл глаза. После всего пережитого клонило в сон.
Словно продолжение сновидения, снова вошел капитан с какой-то закутанной с ног до головы высокой фигурой в капюшоне. Маленькая каюта наполнилась странным сладким ароматом восточных масел.
Конечно, капитан постарался и привел не обычную грошовую пропитую портовую шлюху. Он тихо удалился, закрыв дверь, а она, сняв с головы капюшон, распустила гриву волос цвета воронова крыла и приветливо улыбнулась, сразив юношу стрелами-молниями черных глаз. Он, зачарованный неожиданным приключением, привстав и облокотившись на ложе, улыбнулся ей в ответ, и этого было достаточно.
Гостья отстегнула фибулу плаща, и его крылья медленно разошлись в стороны, остановив свое движение на остриях налитых персей — кипрянка была совершенно нага и прекрасно сложена. Она начала свой неспешный волшебный соблазнительный танец, неумолимо приближаясь к Торнвиллю, то умело прикрывая свои прелести плащом, то, напротив, обнажая их. Неверный свет посветлевшего после бури дня, просачиваясь сквозь небольшое оконце, играл на умащенной маслами бархатистой, лишь слегка смугловатой коже.
Лео без слов протянул к красавице руки; она сбросила плащ и легла на англичанина, обвив руками и ногами, чем-то похожими на благоуханных райских змей…
Киприда ушла до прихода монахов, который, надо сказать, подпортил волшебные впечатления неискушенного юноши. Дотошный Сильвестр заметил непривычные ароматы и устроил по этому поводу целый допрос, а затем началось докучливое жужжание по поводу того, что неразумному юноше надо просить прощения у Всевышнего за грех прелюбодеяния, совершенный столь мимо-думно, ну и т. д.
— Завтра, — холодно ответствовал Лео. — А на сегодня хватит нравоучений. И так все болит, а теперь еще и в ушах жужжит.
Сам он тем временем вспоминал гостью и искренне полагал, что ему надо не столько просить прощения, сколько благодарить Подателя всяческих милостей. Стало ясно, отчего дядя так вздыхал по Фамагусте…
Наутро, пока судно имело законную отсрочку на починку, с которой Торнвилль убедил моряков особо не торопиться, он с двумя киркстидскими братьями направился в монастырь "замаливать грех".
В центре монастыря, неподалеку от фонтана, возвышалась каменная трехкупольная громада храма Святого Лазаря. Три мощные граненые алтарные апсиды[11] (боковые — трехгранные, а средняя, большая, — пятигранная), словно закованные в латы воины, мощно и грозно стояли на страже святыни — части мощей святого Лазаря: черепа и берцовых костей, которые византийский василевс Лев Мудрый великодушно оставил киприотам, когда, возведя роскошный собор, забрал мощи к себе в столицу.
Три мощных каменных купола располагались в несколько необычной (на русский взгляд) последовательности — один за другим. Англичане вошли под готические своды южного портика[12], возведенного при Лузиньянах, о чем свидетельствовали лузиньянские гербовые львы, и вступили в храм.
Величественный храм размером 31,5 м на 14,5 м выглядел разоренным — штукатурка в основном осыпалась, обнажив большие суровые камни, из которых был сложен собор. Притом стало видно, как византийские строители вторично использовали античные капители и иные архитектурные останки, вложив их в мощные столбы и арки.
Случайно уцелевшие на островках штукатурки фрагменты росписей намекали на то, что храм знавал гораздо лучшие времена. Иконостас, разумеется, отсутствовал, как это принято в католических храмах. Сиротливо попискивал захудалый органчик, сопровождая мессу. Освещение было довольно приличное, поскольку латиняне растесали нижний ряд окон.
После службы бенедиктинские монахи (чье отношение к цистерцианцам было в целом благожелательным, слегка напоминая рассудительную снисходительность старшего брата по отношению к неразумному младшему, ибо в свое время цистерцианцы "отпочковались" именно от бенедиктинцев) провели гостей в крипту под алтарем собора, где находились источник святой воды и древние саркофаги. Над одним из них, открытом, висели серебряные лампады.
— Мощи святого Лазаря! — тихо, но в то же время торжественно проговорил один из местных монахов.
Гости преклонили колени, помолились, а затем, поднявшись, заглянули внутрь, увидев берцовые кости и череп[13].
— Кто силен в греческом, прочтите надпись на гробнице сами, — предложил бенедиктинец.
Лео тряхнул образованностью:
— Лазарь Четырехдневный, друг Христа.
— Правильно, — умилился монах. — Реликвия древняя и истинная. Сами, чай, знаете, как бывает: и перо архангела Гавриила покажут и продадут, и молочко Богоматери в бутылке.
Близость евангельской истории наполнила душу молодого рыцаря благоговейным трепетом, неведомым ранее. То, о чем он не раз слышал, стало осязаемой явью. Это чувство неописуемо, и постичь его может только тот, кто сам испытал нечто подобное.
Что же касается "средневековых реликвий"… Поговорим немного об этом, вернее, предоставим слово самим средневековым авторам.
Византиец Христофор Митиленский (отметим, что автор эпиграммы — не вольнодумец или атеист, но имперский патриций, стратиг Пафлагонский и создатель стихотворного календаря всех святых) еще в одиннадцатом веке написал сатиру на собирателя мощей монаха Андрея и на спекулировавших на народном доверии продавцов мощей, где сказано в числе прочего следующее:
Это Византия, а вот и католический Запад. Бесподобный пример бесстыдного, изворотливого, но вдохновенного словоблуда — монаха Чиполлы, спекулировавшего на всевозможных мощах — оставил нам Бокаччо в своем "Декамероне" (14 век). Вот что он утверждал, стоя перед собранием верующих:
"В виде особой милости я покажу вам святейшие и прекрасные мощи, которые я сам привез из святых мест за морем; это одно из перьев ангела Гавриила, которое осталось в святилище Девы Марии, когда он сообщил ей в Назарете благую весть".
Из той же когорты и чосеровский продавец индульгенций, беззастенчиво поведавший своим спутникам, идущим в Кентербери:
И лэнглэндовский их коллега тоже хорош: "Он совал им [мирским людям] в лицо свою грамоту и ослеплял им ею глаза и добывал своей буллой кольца и брошки. Так они отдают свое золото, чтобы содержать обжор, и верят таким распутникам, которые предаются разврату… Но не против воли епископа этот малый проповедует: ведь приходский священник и продавец индульгенций делят между собой серебро, которое досталось бы беднякам прихода, если бы не они"[16] (14 век).
Есть их представители и на борту замечательного "Корабля дураков" Себастьяна Бранта (15 век):
13
Следует отметить, что это не перенос современного состояния крипты на средневековые времена. Мощи святого были доступны для поклонения еще в шестнадцатом веке, когда псковский монах получил от киприотов их кусочек, доселе хранящийся в часовне Святого Лазаря псковского монастыря, и только потом спрятаны (возможно, от турок, завоевавших Кипр у венецианцев в 1570–1571 гг.), а повторно обретены лишь в 1972 г. (
14
То есть спекулянты, торгующие мощами, продали доверчивым покупателям восемь рук Нестора Мученика.