Когг был вынужден ослабить огонь, а тут вторая галера, развернувшись бортом, дала палаческий залп, свалив мачту, расщепив руль и убив еще нескольких человек. Один из якорей с грохотом свалился за борт; моряк перерубил канат, на котором тот висел.
Меж тем турки начали стрелять из своих знаменитых небольших луков, и это у них получалось гораздо лучше, нежели стрельба из огнестрельного оружия. Правда, не всякую цель они сражали намертво — кирасы еще кое-как прикрывали и скрадывали силу удара, но с уменьшением расстояния уже не каждый доспех выдерживал. Были у врагов и арбалеты, которым никакие латы были нипочем.
— Капитан, что будем делать?! — крикнул Лео, но, обернувшись, увидел, что отвечать уже некому: мачта, обрушившись, раздавила кораблеводителя.
— Будем защищать руину нашего корабля в рукопашной, — невесело ответил ему боцман.
Лео оглянулся вокруг — везде разрушение, кровь, трупы, стоны.
— Да, боцман, крепко нас раскатали.
— Твари выстраиваются к изготовке на абордаж. Господин, помоги зарядить бомбарду дробом, а я стрельну.
Зарядили, боцман выстрелил, с удовольствием крякнул, видя, как свинцовый дроб буквально смел за борт десятка полтора отчаянно вопивших турок, нашпиговав собой их головы и тела.
— Давай к следующей, сэр рыцарь. Том, Джек, делайте, как мы!
— Боцман, — крикнул ему один из моряков, — вторая галера уже совсем близко, аркебузиров бы!
— Да он один остался! Берите сами ружья и палите, как Бог даст!
— Господи, избавь! — проблеял Ансельм и получил оплеуху от боцмана со словами:
— Не гунди, тварь, а то за борт вышвырну! Следи лучше за мылом, сейчас понадобится!
Еще залпы с обеих сторон. Падают в воду мертвые и живые, которые даже в воде умудряются сцепиться насмерть. Англичанам не везет — доспехи тянут на дно. Турки экипированы легче.
Вот взвились в небо канаты с абордажными якорями-кошками". В борта когга хищно вцепились багры, турки с кривыми саблями и кинжалами лезут на борт. Удачный выстрел из бомбарды сметает первую волну атакующих, но за ней сразу вторая, пятая, десятая…
Англичане ухватистыми топорами рубят головы и руки, но и их достигают жала стрел и копий. Брат Сильвестр доблестно слепит неверных щелочью. Быстро израсходовав вверенный его попечению чан, он с размаху разбивает свой деревянный половник о голову турка и, проворно подобрав некогда белую, а теперь окровавленную рясу, скрывается в каюте на корме — не в тщетных поисках спасения, нет: казначей и при смерти остается казначеем. Недрогнувшей рукой он извлекает свои последние заначки, выбивает слюдяное оконце и швыряет золото за борт — лишь бы не досталось нехристям.
Брат Ансельм в истерике мечется по коггу, но и он свое дело кое-как да сделал: доведенное им до кипения мыло, вылитое из чана моряками, не только обваривает неверных, но и затрудняет им залезание на вражеский корабль. Они скользят на раскаленной жиже и падают в пучину.
Эх, людей мало у христиан: не отбиться им, хотя порой и кажется, что сопротивление их принесет свой благой плод.
Страшный удар. Это таран второй галеры пробивает борт когга. Еще крепче ловят европейское судно багры и "кошки", новые толпы пестро разряженных турок сметают сопротивление последних защитников корабля.
Безропотно сдался штурман, пара моряков последовала его примеру. Храбрый боцман выстрелил по врагам на палубе своего корабля с площадки форкасля из бомбарды дробом и был поддет на копья с конскими хвостами.
Лео с последним аркебузиром — тем самым, предателем, — и парой моряков бился с неверными, разя их мечом направо и налево. Аркебузир орудовал шестопером, моряки — топорами. Враги теснили их к трюму. Пал один моряк, аркебузир с чертыханием провалился в трюм. Чуть позже туда попал и Торнвилль, а потом к ним свалился труп моряка. Аркебузир задраил деревянный люк изнутри; его тут же стали взламывать. Гортанный голос на ломаном греческом прокричал:
— Сдавайтесь, неверные собаки! Вы хорошо дрались, великому падишаху нужны добрые матросы и воины. Трое ваших сдались — последуйте их примеру! Примите истинную веру, оставя прежние заблуждения, и все будет хорошо.
— Еще чего! — ответил Лео и прибавил то, что знал по-гречески из сквернословного: — Копроскилья[34]!
— Ай-ай, — укоризненно произнесли в ответ, — хороший воин, а ругается, словно вонючий юрюк[35]! Открывай, а то все равно прорубим вход!
Начали стучать топорами. Аркебузир тяжело вздохнул:
— Ну, господин, что будем делать? Времени почти нет.
— А что остается? — И тут возникла восхитительная идея: вот она, славная смерть! Это не то что сидеть в трюме, как мышь в мышеловке, и ждать, когда человек отворит крышку, вытащит и раздавит.
Лео решительно произнес:
— Вот что: держи их сколько сможешь, а я высеку огонь.
— И что?
— Что-что, — нервно передразнил Лео, — не понял, что ли? За нами полторы бочки с порохом. Я взорву корабль вместе с этими чертями! Умрем, но славно!
— Пусть так.
Лео повернулся спиной к аркебузиру, и… Неясно, решил ли аркебузир в последний момент исполнить приказ монаха-пройдохи Энтони, или же им овладело желание просто попробовать спасти свою шкуру, или же в его поступке переплелось и то, и другое. В общем, он с размаху ударил шестопером по голове Торнвилля, а та хоть и была покрыта шлемом, но юноше это мало бы помогло. Рука предателя была сильна и палачески верна.
Низкий потолок трюма не дал возможности ударить "по полной", но наймит искренне считал, что убил Лео.
— Эй, — крикнул он наверх, — я открываю… Если вы меня понимаете, черт возьми.
Поняли хорошо, если не слова, то, по крайней мере, тон. Прекратили стучать.
Англичанин открыл полураскрошенный ударами топоров люк и с поднятыми руками поднялся наверх. Турок в накинутой на голый торс леопардовой шкуре — судя по виду, главный пират — спросил что-то, но аркебузир его не понял.
На подмогу поспешил связанный на пару с казначеем брат Ансельм:
— Он спрашивает на какой-то дикой латыни, где рыцарь.
Аркебузир мутным взором поглядел на монаха, выдавил из себя:
— Скажи, что я спас корабль и всех, кто на нем. Мальчишка хотел его взорвать.
Ансельм перевел, турок в леопардовой шкуре расстроился, сказал по-своему:
— Машаллах[36], за рыцаря можно было бы взять хороший выкуп… вынесите его наверх!
Турки выволокли Торнвилля. Тот был без сознания, но дышал ровно, стало быть, не агония, жив.
— Как зовут рыцаря? — спросил турок в леопардовой шкуре.
— Лео Торнвилль, англичанин, племянник киркстидского аббата, — все так же услужливо проблеял Ансельм.
— Богат?
— Он как бы несамостоятелен, но дядюшка деньги имеет — прорву!
Тут он задел за живое казначея:
— Иуда проклятый, больно тебе надо все им рассказывать!
— Если Бог обо мне не позаботился, значит, это должен сделать я сам.
Главный турок-пират повелел заняться Торнвиллем и стал рассуждать касательно монахов:
— Не знаю, что с вами делать. Те, кто сдался или кого мы скрутили, станут либо воинами ислама, либо рабами великого падишаха[37]. Рыцаря мы продадим дяде, если он не останется с нами — он хорошо рубился, Аллаху нужны храбрые воины. А вот вы на что? Для труда вы, как я вижу, не приспособлены. Интересно, крепка ли ваша вера, гяуры[38]? Примите ислам — или умрите, таков мой приказ, во имя Аллаха, милостивого и милосердного!
Все уставились на двух цистерцианцев. Брат Сильвестр твердо сказал:
— Я отступником не буду, — и начал молиться.
Ансельм же заползал по окровавленной, изуродованной палубе, причитая:
— Не убивайте, не убивайте, я согласен на все, только оставьте мне жизнь!
— Противное зрелище, ага[39]! — сказали турки своему главарю. — Это будет плохой мусульманин — такой же плохой, как христианин. Вера не сделает ишака львом.